– Мария сейчас должна быть здесь… – светящаяся точка окурка полетела в сугроб, – Иван Григорьевич утверждает, что она в горах, со студенческим лыжным походом. Я найду ее, и мы отправимся дальше… – по словам Волка, девочка знала об отце:

– Только она не долго не верила Князеву, – хмуро сказал Максим, – что немудрено. Ее воспитывали Журавлевы, пионеркой, комсомолкой. Чудо, что она захотела креститься, что пришла к Иисусу… – Волк взглянул в прозрачные глаза герцога:

– У Марии есть кольцо, – терпеливо добавил Максим, – она показывала драгоценность Ивану Григорьевичу. Кольцо мой дед подарил бабушке, Любови Григорьевне, в год убийства императора Александра Второго. Змейка из золота с платиной, с бриллиантовой осыпью…. – Джон вздохнул:

– Ты говорил, что отдал кольцо Тони… – он помолчал, – значит, она оставила вещицу в Куйбышеве, с Виллемом… – Волк потер ладони. Мороз, по его прикидкам, стоял градусов в тридцать. Холод пробирался даже в подбитые мехом перчатки:

– Оставила, – кивнул Максим, – пойми, Джон, нельзя отрывать девочку от семьи. Мария моя дочь, у нее есть братья… – Джон отозвался:

– Я все понимаю. Но девочка может и тебе не поверить… – он увидел упрямое выражение в голубых глазах:

– Я ее отец, – просто сказал Максим, – матушка не ушла, не позаботившись о нашей встрече. Она поручила Ивану Григорьевичу найти Машу, она сделала так, что я оказался здесь…

Джон иногда завидовал спокойной вере кузена:

– Он знает, что от него требует Бог, и делает это. Хотел бы и я не испытывать никаких сомнений… – он так и сказал Волку, когда они двинулись вперед. Закрыв лицо от ветра шарфом, Максим неразборчиво пробурчал:

– У Марты спроси насчет моих сомнений. Я в Москве, в сорок пятом году, тянул зачем-то, дурак. Я решил, что я ее недостоин. Она съездила к матушке, и сама мне во всем призналась. Она, как евангельская Марта, никогда бы не стала дожидаться благой вести… – из-за шарфа послышался короткий смешок, – она бы пошла навстречу Иисусу… – Джон обещал себе, вернувшись домой, поговорить с детьми:

– Марта права, нельзя лгать. Если с Маргарет все сложится… – он тихонько вздохнул, – ей я тоже во всем признаюсь. Полине будет тяжело понять, что мать ее бросила. Девочке всего восемь лет… – Джон покачал головой:

– Тяжело, но надо. Я ей помогу, буду рядом. Но камень с кладбища убирать нельзя, все к нему привыкли. Если Циону не расстреляли, она не полезет в Европу, не такая она дура. Но если она переметнулась к русским только ради поисков фон Рабе… – на привале, забравшись в очередную расселину, они сварили кофе в котелке. Аккуратно затоптав угли, Волк собрал обертки от пакетов сухого топлива:

– Малой авиации мы пока не видели, – угрюмо сказал он, – однако вряд ли парень с рацией, подвешенный зэка на дереве, пришел сюда на лыжах. Лучше не оставлять следов нашего присутствия, хотя псы могли найти место, где сгорел самолет… – о том, как выбраться из России, им тоже предстояло подумать позже. О гибели Меира они говорить избегали:

– Что говорить, когда он оставил троих детей, то есть четверых, если считать Аарона, – горько подумал Джон, – надо по возвращении слетать в Америку, поддержать Дебору. Правительство, наверняка, поставит камень, в честь Меира, на Арлингтонском кладбище. Надо побыть на церемонии, удостовериться, что Деборе начислят пенсию. Начислят, куда они денутся. Наша миссия считается разведывательной, хотя она строго засекречена… – Джон старательно отгонял от себя мысли о Филби:

– Может быть, Меир был прав, не доверяя ему с испанских времен, но с той поры много воды утекло. У Марты семейная паранойя, ей везде мерещится предательство. Но даже хорошо иметь такого работника. По крайней мере можно не беспокоиться о внутренней безопасности… – вопреки большим тиражам романов мистера Флеминга, на этаже Х, под началом кузины, не работало никого похожего на мистера Бонда или Веспер Линд:

– Шифровальщицу Катю к ее сотрудникам подсылать бесполезно, – Джон вспомнил предпоследнюю книгу, проглоченную парнями Марты и собственным сыном, – на этаже Х больше соблазняются вязанием и партиями в бридж… – совещания аналитиков напоминали заседания епархиального благотворительного совета. Женщины носили скучные юбки и строгие кардиганы. Кузина появлялась на работе в мышиного цвета твиде и белой блузе школьной учительницы:

– Меир заметил, что в ФБР все происходит похоже, – пришло в голову герцогу, – мужчины сидят чуть ли не в сатиновых нарукавниках. Персонал Марты больше озабочен разведением роз, чем игрой в рулетку… – сын настаивал, что Джеймса Бонда напоминает именно Джон:

– Только тем, что у меня есть спортивный автомобиль, – смеялся герцог, – но я люблю быструю езду. Какой из меня Бонд? По воскресеньям я обедаю в пабе, и бросаю дротики с фермерами… – ему захотелось оказаться на заднем дворе: «Черного принца», на мягком солнце, среди расцветающих гиацинтов:

– Маленький Джон отправился бы гонять в футбол, Полина бы побежала играть с подружками… – девочки растягивали резинки, взметывались юбки и косички, кто-то хлопал в ладоши, отсчитывая такт:

– Я бы посидел с пинтой темного пива, – подумал Джон, – так хочется побыть дома, хотя бы недолго… – шаги впереди замедлились, он тронул Волка за плечо:

– Насчет фон Рабе… – они обсуждали Максимилиана за кофе, – я не удивлюсь, если он выжил. Он, наверняка, сделал операции и не одну, а несколько… – герцог замер:

– Палатка, внутри горит походная печь. Старик был прав. Наверное, здесь дочь Волка… – на уходящем наверх склоне что-то загудело:

– Кажется, пушечные залпы, – успел понять Джон, – но откуда в горах взяться пушке… Я слышал похожий звук в Альпах… – отбросив лыжи, они с Волком рванулись к седловине перевала, где стояла палатка:

– Лавина, – заорал Максим, – идет лавина… – белая волна грохотала, таща за собой обломки камней. Что-то темное прыгнуло на свод палатки:

– Волк, что ли, – Джон прищурился, – нет, это не животное… – засверкало лезвие ножа, затрещал брезент, изнутри раздался истошный крик:

– Нет, оставь меня, не трогай… – полураздетая девушка выскочила на снег, палатка словно взорвалась. Люди бежали по склону, оскальзываясь, падая на скалы. Метнувшись к девушке, сбив ее с ног, темная тень вцепилась зубами ей в лицо.

Маша помнила, как все началось.

За чаем ребята шутили, хрустели вафлями и сушками, по рукам пошел «Вечерний Ортотен». Все хохотали, выразительно зачитывая придуманное Машей интервью Дятлова. Она ловила озабоченные взгляды Саши Гурвича. Девушке было не по себе:

– Почему он на меня так смотрит… – рука легла на высокий ворот свитера, – неужели он о чем-то догадался? Но я сама вытаскивала крестик и кольцо из рюкзака, никто меня не видел… – услышав распоряжение руководителя опорожнить рюкзаки, Маша решила вскрыть тайник:

– Мало ли что, – вздохнула девушка, – рюкзаки бросают на полу, мой может попасться другому человеку… – сделав вид, что ей надо выйти по нужде, добравшись до ближайшей скалы, Маша застегнула на шее стальную цепочку:

– Крестик от Ивана Григорьевича, совсем простой… – девушке стало грустно, – он, скорее всего, умер, я его больше не увижу. Пусть Иисус призрит его, он был хороший человек… – отец Алексий, в Куйбышеве, научил Машу главным молитвам. Быстро перекрестившись, она зашевелила губами:

– За наставника и воспитателя. Боже, помяни во Царствии Твоем душу усопшего раба Твоего, наставника моего инока Иоанна, вселившего в сердце мое дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и правды, истины и добродетели… – над горами повисла чернильная темнота, ярко сияли звезды. Мороз перехватывал дух. Маша потоптала обутыми в валенки ногами:

– Крестик никто не заметит, на ночь мы только снимаем обувь и ватники… – на оборотной стороне «Вечернего Ортотена», Дятлов нарисовал, как он выразился, схему сна:

– Мы уляжемся так, чтобы сохранять тепло… – Маша побежала к палатке, – я с девочками, в своем углу… – Саша и товарищ Золотарев, согласно схеме, оставались у входа:

– Он просто так на меня смотрит, – твердо сказала себе Маша, – это Саша, мы знаем друг друга с детства… – ее больше беспокоили взгляды Золотарева. После чая Саша