После похорон отца Савва Крупенин в одночасье превратился в наследника большого и непростого дела и в России, и в Болгарии. Надо было спешно возвращаться домой, чтобы вступить в права, иначе алчная родня разорвет все на куски и пустит по ветру. Незадолго до отъезда он как-то поздно вечером все вышагивал по двору, выложенному камнем, и о чем-то сосредоточенно думал. Несколько раз выходил дед Васил и, сокрушаясь, звал внука в дом. Было холодно и ветрено, как на душе, накрапывал дождь. Когда стемнело, из дверей показалась Младена, сгорбленная, закутанная в полосатый платок. Она не походила сама на себя. Нил ушел и забрал с собой ее душу.

Сын и мать долго молча плакали, обнявшись. Наконец, кое-как успокоившись, Савва заявил матери, что желает предложить ей остаться тут, в Софии, у своей родни и около могилы мужа. Он вернется в Петербург один. Младена долго смотрела на сына, потом вздохнула глубоко и спокойно, перекрестила его и побрела.

В Россию Савва Крупенин вернулся в одиночестве, и началась совсем другая жизнь.

О том, что в крови Крупенина течет болгарская кровь, Юлия Соломоновна узнала еще до их скоропалительной женитьбы. Как-то в незатейливом разговоре она ласково упрекнула его в том, что он ничего никогда не рассказывает о своей семье. И Крупенин поведал Юлии о родителях, об их любви, о войне, которая их свела, о далекой стране, где он родился, чем невероятно поразил собеседницу. Та потом не раз придирчиво всматривалась в Савву Ниловича, пытаясь угадать в нем чужеродные, нерусские черты. Ну что болгарского в аккуратной русой бороде и внимательных серых глазах?

Став женой, Юлия поняла, что Савва все же иной, чем прочие мужчины, но в чем отличие, она не могла точно объяснить себе. Но все-таки нечто неуловимое присутствовало в том, как он говорил, держал себя на людях, относился к ней и их дому. Эдакое очарование, легкий привкус чего-то незнакомого. Особенно это чувствовалось в большом доме в Сестрорецке, куда молодые супруги наезжали из Петербурга очень часто. Тут царила странная атмосфера, оставленная незнакомой женщиной, привезенной из другого, еще неведомого мира. Юлия не решалась ничего менять в доме матери мужа, боясь причинить ему боль. Тем паче что Младена жива и, быть может, сама соизволит навестить сына и свой петербургский дом. Поэтому Юлия в том доме чувствовала себя скорей гостьей, чем хозяйкой.

После венчания Савва Нилович заявил жене, что им предстоит путешествие в Болгарию, дабы познакомиться с матушкой. К тому же и контракт удачный подвернулся, дело отца продолжалось и крепло. Юлия встрепенулась. Как встретит ее болгарская свекровь? Как примет ее эта незнакомая земля, столь дорогая сердцу мужа?

Поезд сердито гудел и громыхал, приближаясь к перрону. Юлия уже давно не отходила от окна, поражаясь тому, что видела по пути. Непривычные пейзажи, особенно горы, которые обступают Софию, незнакомые лица, странные запахи. Все будоражило воображение и шло в копилку писательницы. Она то и дело бралась за тетрадку, куда спешно заносила путевые впечатления. Поначалу муж дружески шутил над ее записками: не забудь то, не упусти это, а вот-вот, не запамятовала? Но вскоре стих, умолк, оставил жену наедине со своими впечатлениями. Юлия не теребила его, Савва заметно нервничал. Как там матушка? Неужто сильно постарела? Неужто быстрая и веселая Младена превратилась в старуху? Эта мысль казалась ему невыносимой.

– Однако, новый вокзал появился! – изумленно воскликнул Крупенин, вступив на землю своей родины. – Гара, – продолжал он, – гара, по-болгарски, вокзал. Запоминай!

Извозчик почтительно приблизился к русским господам и, сняв шапку, что-то пробормотал. Савва ответил ему, Юлия поразилась тому, что слышит от мужа чужую речь. Они сели в пролетку. Носильщик укрепил багаж, и тронулись.

– Как все переменилось! – восклицал Крупенин, разглядывая дома и улицы. – Как все чудесным образом переменилось! Сколько стало благообразия, чистоты. Совершенно европейский город. Ты не находишь?

Юлия кивнула головой, хотя после роскоши Петербурга восторги мужа казались ей смешными. Но, разумеется, она не подала и виду. Извозчик, чтобы угодить русским господам, подвез их в центре города к новой достопримечательности, появившейся совсем недавно. То был памятник царю-освободителю, императору Александру Второму. У подножия памятника были сложены цветочные венки. О софийских торжествах по случаю открытия памятника и участии русской делегации Крупенин внимательно читал в «Правительственном вестнике». Как жаль, что отец не дожил, ведь среди почетных гостей было много его соратников!

Савва Нилович вышел из пролетки. Постоял, поклонился и перекрестился. Юлия следила за ним с возрастающим интересом. Крупенин все больше оказывался совсем не таким, как она поначалу себе нарисовала.

Тронулись дальше, и тут же, неподалеку, обнаружилось огромное строительство. Савва приказал остановиться и снова поспешно выпрыгнул на землю.

– Господи ты боже мой! Храм! Александр Невский! – он снова истово перекрестился и с сияющим лицом обернулся к Юлии: – Вот, милая моя Юлия! Отец мой тут старался для пользы славянской, и я помаленьку вношу свою лепту. Нынче пароходом из Одессы мрамор плывет, купленный за мой счет, да утварь церковная, ткани для занавесей. Ты посмотри, как он прекрасен, как величественен будет! Хоть бы дожить до того мига, когда будет можно там помолиться!

Юлия, приложив ладонь козырьком ко лбу, чтобы солнце не било в глаза, всматривалась в величественную постройку. Византией повеяло! Однако по всему было видно, что конец строительства еще не скоро. Савва потоптался вокруг и вернулся обратно, совершенно окрыленный.

Но вот, наконец, и родной дом. Добротный, старый, в три этажа, второй нависает над первым. Балкон и крытая терраса с деревянной резной решеткой. Юлия с интересом и опаской всматривалась в огромный двор, красную нарядную черепицу, виноград, вьющийся по всему двору, пышные розы и… женщину, которая словно выросла из-под земли. Невысокая, худенькая, на голове платок, поверх длинной темной юбки повязан яркий полосатый передник. Савва тихо охнул, широко шагнул, подхватил женщину и сжал в объятиях.

– Матушка!

Когда Младена оторвала лицо от груди сына, она протянула руки к Юлии:

– Добро пожаловать, дитя мое!

Юлия, одиноко стоявшая в сторонке, почувствовала, как в сердце ее запела песня, пролилось тепло. Она поняла в один миг, что эта незнакомая женщина станет для нее не просто свекровью, а воистину родной душой.

Неделя летела за неделей, месяц за месяцем. Юлия привыкала жить иной жизнью. Теперь она – не известная всему Петербургу сочинительница модных романов, а просто жена, невестка в большой патриархальной семье. Да еще в нерусской семье, хоть и православной, а все ж незнакомой и пока чужой. Странно ей было поначалу превратиться из себя самой в тень своего мужа, потому что в доме было только одно солнце, главная радость – это ненаглядный Савва. Но Юлия быстро поняла, что эта новая роль даже интересна, потому что легче наблюдать, когда ты в темном уголке, а не в центре освещенного круга.