– Нет, нет, отчего ж! – незнакомец улыбнулся светло и дружелюбно. – По всему видно, что вы люди добрые и незлобивые. Отдохните после трудного пути. Да и мне приятно услышать человеческий голос. А так ведь только вой ветра, птицы поют да вот Мальчик лает.

Худая рука ласково потрепала пса по крупной голове.

Крупенины пристроились на камнях, отшлифованных ветром. Отшельник присел рядом, подобрав под полы рясы рваные ботинки.

– Стало быть, все же и теперь есть духовные подвижники. Значит, Димитр знал, что наверху, на горе живет отшельник, – улыбнулся Савва, желая начать разговор. – Вероятно, из монастыря вас навещают иногда?

– Звери лесные навещают, птицы прилетают, ветра злые, солнечный свет – вот мои гости, – продолжая улыбаться, уклончиво ответил незнакомец.

– Да, сюда не каждый взберется, – вздохнула Юлия, стараясь ненароком разглядеть отшельника.

– К Господу всегда путь непрост, – последовал ответ, и снова детская лучезарная улыбка осветила худое лицо.

Отшельник был высокий, прямой и очень худой. Но при всей худобе своей он не выглядел изможденным или измученным, то есть тело, разумеется, исстрадалось. Но это телесное страдание совершенно не отразилось ни на его лице, ни в интонациях голоса, ни во взгляде, искреннем и дружелюбном. Изношенная ряса болталась на монахе, как тряпье на шесте. Стоптанные ботинки едва держались на ногах. Волос седой, курчавая борода. Но по всему чувствуется, что человек еще молодой. Старости не было ни в движениях, быстрых, легких, ни в выражении лица. В лицо это Юлия глянула, и сердце у нее замерло. Никогда доселе не видела она таких глаз. Огромных, радостных, глубоких. Они смотрели внутрь нее и читали всю ее душу. Ей на миг показалось, что она всегда знала этого человека, и чувствует его, и понимает, как себя.

– Простите, сударь, как обращаться к вам? – едва вымолвила Юлия, не понимая, почему ей вдруг стало тяжело дышать, глядя в эти неземные глаза.

– Отец Иоанн, – просто ответил собеседник и погладил собаку, которая прижалась к его ногам.

– Скажите, ежели наш вопрос вас не оскорбит, долго ли вы тут пребываете в одиночестве и неужто совершенно один? – осторожно спросил Савва.

– Ничего оскорбительного! – отец Иоанн даже рассмеялся. – Дням я счет потерял, да и не один я. Со мной Господь! Правда, иногда молю его о брате, который бы нес со мной крест послушания. Одному и впрямь бывает тяжко.

– А в чем же ваше послушание будет, отец Иоанн? – продолжал допытываться Савва.

– Да вот, храм православный в этой пещере возродить, чтобы и сюда человек заблудший мог голову преклонить перед Господом.

– Да кто же полезет на такую гору, в дикий лес! – всплеснула руками Юлия, но тотчас же прикусила язык.

– Вы же пришли…

– Храм… – растерянно повторила Юлия и оглянулась на большую пещеру.

– Вот, извольте видеть, как у меня уже тут все устроено, – радостно вскочил на ноги отец Иоанн. – Поглядите!

Крупенины со смешанным чувством разглядывали огромную пещеру, в глубине которой было сооружено некое подобие алтаря с несколькими иконами, бог весть как тут оказавшимися. Откуда они появились, спросить не посмели. У иконы Богоматери в углублении скалы виднелось гнездо. Оттуда доносился радостный писк.

– Пятеро, пятеро птенцов! – с нежностью доложил отшельник. – И поверьте, ни разу, ни разочка птички икону не изгадили!

– И вы тут один молитесь, – Юлия перекрестилась и поклонилась странному алтарю.

– Молюсь, молюсь, и Господь подает. Надо человеку только дать возможность помочь, уметь услышать, узреть волю Божию. Ведь это самое сложное, понять, что Господь к тебе обращается!

«Где-то я уже это слышала», – подумала Юлия.

– Вот извольте, я был простым человеком. Имел торговлю в Варне, ни в чем не знал нужды. Да только душа томилась, все молил Господа меня вразумить. Он и вразумил, послал меня сюда.

– Как послал? – изумился Савва. – Дело бросили, дом?

– Мирское ушло, как и не было. Впрочем, это только кажется, что в миру легче-то. Иные миряне такое страдание несут, что не приведи Господи. Хотя молиться так, чтобы молитва твоя долетала до небесных чертогов тоже непросто. Однако, знаю я, что иные челом бьют, часами на молитве стоят, а душа их темной остается и кожа толстая, непробиваемая. Что лоб разбивать? Можно и слов молитвы толком не знать, а быть истовым в вере по делам своим!

Савва с недоверием уставился на монаха и сосредоточенно нахмурился.

– Да уж, ваше служение легким не назовешь! Тут разве одному управиться? – Савва снова огляделся и сделал несколько шагов в сторону пещеры, завешенной тряпицей. По всему видно было, что сие – жилище монаха.

– Стало быть, там храм, а тут вроде как ваша келья?

– Стало быть, так. Вы уж не обессудьте, не надобно туда заглядывать, точно конура. Даме и вовсе неприятно лицезреть. Ведь мне многого-то и не надо.

– А как же холод, ветер, дождь? – ужасалась Юлия, содрогаясь мысленно от страданий отшельника.

– Терплю.

– Да кушаете-то что, батюшка? – не удержалась от нескромного вопроса Юлия. – Неужто как в Писании: будет день, и будет пища?

– Точно так! – отец Иоанн опять рассмеялся, видя, что его бытие совершенно расстроило непрошеных гостей.

– Дозвольте, дозвольте мне, – Савва дрожащими руками полез в сумку, висевшую на боку, и вытащил скромные припасы, прихваченные для путешествия, перекусить с женой на обратном пути. Хорошо, что не съели!

– Ах, как нехорошо, как неловко! – сетовал Савва. – Знали бы, приволокли бы всего. Ну да ничего, я завтра же сюда телегу пригоню с работниками. Всего навезу, домишко вам справлю, дров, еды, рясу, сапоги…

– Не беспокойтесь, сударь, – вдруг строго осадил Крупенина отшельник. – Мне ничего, совершенно ничего не надобно.

– Простите… – Савва покраснел.

У Юлии голова шла кругом. Ей хотелось плакать, рыдать. Она не могла понять, отчего ей вдруг захотелось упасть на колени перед этим человеком и целовать ему руки, зарывшись лицом в поношенные одежды!

– А разве вам не страшно одному? – только и вымолвила Юлия.

– Как же, разумеется, страшно. Только молитва меня и защищает, и зверь голодный убежит, злые люди стороной обходят. Впрочем, на все воля Божия. Все будем у Него. Все воскреснем, единого возраста, прекрасны, голос в голосе, волос в волосе. Вот, жаль, что животины не будет, – монах снова потрепал собаку по голове, которая не отходила от людей и все вилась под ногами. – Ибо нет у них души. Стало быть, и Воскресения нету. Их душа в крови. А душа человека свободна! И Господу открыта!

Крупенины все оглядывались вокруг, пытаясь понять, как же выживает этот человек, воистину Духом Святым. Но им и в голову не пришло усомниться в правдивости его слов.