— Кошмар, правда? — сказала Элизабет.— Мы обсуждали это сегодня на педсовете. Надеюсь, не твоих рук дело? Ты в последнее время постоянно Лизу вспоминаешь.

— Нет.

— Я тоже так подумала. Сначала хотели в полицию заявить, но потом решили смыть все потихоньку, и дело с концом. Стоит из такой истории раздуть шум, тебе же боком и выйдет.

Их окружили малыши, чтобы вместе идти домой, и маленькая девочка взяла Элизабет за руку и начала полный драматизма рассказ о скакалках.

Юн замер на месте в полном отчаянии. Сунул сестре пакеты, сказал, что догонит ее, кинулся в телефонную будку и набрал номер конторы ленсмана. Никто не отвечал. И пока он слушал гудки на другом конце провода, Элизабет со своими спутниками шла по отражению букв на дороге. Юна дважды вырвало.

Через некоторое время он снова набрал тот же номер — бесполезно. Набрал другой. Наконец ленсман поднял трубку.

— Заккариассен подал на меня заявление еще раз? — спросил Юн, задыхаясь.

Ленсман с трудом сообразил, о чем речь. Юн звонил ему домой и, видимо, оторвал от ужина.

— Нет,— сказал он, помолчав.— А почему? Ты снова у него был?

— Не был.

— Понятно. Зачем тогда звонишь?

Этого Юн и сам не знал. Он мог только повторить свой вопрос. Ленсман тяжело вздохнул.

— Он забрал свое заявление. Ты об этом хотел меня спросить?

— Э-э… да.

— Без объяснения причин. Ты ему не угрожал?

— Нет.

— Очень надеюсь. Юн, не нравится мне, что ты не хочешь говорить со мной начистоту.

— Я говорю начистоту.

— Тогда что все это значит?

Юн снова почувствовал себя кругом виноватым.

— А стены в школе ты испоганил?

— Нет.

— Послушай меня, Юн. Я не знаю, преследовал ты старика или нет, теперь это не важно, он забрал свое заявление. Но я прошу тебя: пойди сейчас домой и поговори с Элизабет обо всем, что тебя мучает. Она догадывается, что ты затеваешь.

Он пошел не домой, а по главной дороге на север, прочь из деревни, подальше от людей. Комья земли на полях, стоящих под паром, напоминали мотки колючей проволоки. На раскисших лугах лежали еще не поднятые темно-серые вешала для сена. Теленок стоял на снежном островке и мычал. Тут и там ржавели остовы машин. Жизнь не должна быть такой. Сил его больше не было.

Он сошел с дороги и зашагал через поля, описал дугу в южном направлении и оказался у приемной врача. Тот уже снял халат и собирался домой.

— Я плохо вижу,— выдохнул Юн, ловя ртом воздух.

— Плохо видишь?

Но врач не засмеялся. Юн не ипохондрик, у него нет привычки заходить к врачу «просто так». Те несколько раз, что он был здесь, его всегда приводили насильно.

— Прошу в кабинет,— сказал доктор.

Юн начал рассказ с утреннего происшествия. Он выходил с родственником в море искать снасти, но был как слепой, ничего не видел буквально под носом, все Франк высмотрел. Правда, они почти ничего и не нашли.

— Наверно, он лучше знал, где искать? — предположил доктор.

Юн не отрицал этого.

Он стоял у черты и читал буквы в таблице на противоположной стене и видел все: и одним глазом, и вторым, и двумя вместе, даже «w» и «z» на нижней строчке. Они с врачом снова вернулись за стол.

— А вообще как ты себя чувствуешь? Мигрени по-прежнему мучают?

— Нет. Очень редко.

— Ночью спишь? –Да.

— Лекарства свои пьешь?

Юн заерзал на стуле. В этом кабинете за его жизнь сменилось много докторов, к лекарствам все они относились по-разному, и он не мог сразу сообразить, какой ответ устроит нынешнего.

— Э-э… нет,— наудачу произнес он.

— Ну и как, нормально? –Да…

— Отлично. У нас тут есть некоторые чуть ли не с лекарственной зависимостью… Итак, Юн, что ты хотел мне рассказать? Говори.

Юн шел не на исповедь, просто хотел проверить, все ли в порядке со зрением, но зачем упускать такой шанс?

— Я забываю.

— Что?

События последних двух лет. Детство, юность, работу на стройке и в море он помнит во всех подробностях: пейзажи, лица, погода. Но то, что происходило в последних два года, буквально выпало из памяти, а теперь иногда — Юн это не контролирует — всплывает в ней, но фрагменты склеены неправильно, на эти воспоминания нельзя полагаться.

— Симптомы шока,— сказал доктор и пожал плечами.— Наверно, ты пережил горе два года назад?

Юн не мог придумать ничего, кроме бегства Лизы в Копенгаген и ее отъезда с острова, но вслух не сказал.

— Тут в карте написано, что мой предшественник поставил тебе диагноз «депрессия» и хотел направить к специалисту, но, как я понимаю, ты отказался.

Юн кивнул.

— Мы уезжаем,— сказал он.

— Вот как… Тебя это огорчает? –Да. И…

— Говори, говори. Я здесь именно для этого.

— Элизабет не хочет брать меня с собой.

— Вот придумал! Конечно же она хочет.

— Возможно, но я там лишний.

— Все время от времени оказываются лишними, поверь мне. Но я не допускаю и мысли, что она не хочет…

— Она замуж выходит.

— Так. А он тебе не нравится?

— Нет.

— И эта неприязнь взаимна? –Да.

— Тоже довольно обычная история. Тебя это угнетает? Нет, он действительно пришел убедиться, что здоров. Доктор назвал Юна приятным исключением из правил.

Ему обычно досаждают люди, твердо знающие, чем именно и насколько серьезно они больны и какие лекарства им надо выписать.

— Можно, конечно, провести полное обследование, но, честно говоря…

Юн ушел.

Элизабет весь вечер была задумчива, ее мучили запоздалые сомнения. Сама заварила кашу, говорила она, а теперь боюсь, как все пойдет, если Ханс вопреки ожиданиям все-таки разведется.

Они пили какао и снова были почти как настоящая семья. У нее на коленях лежало вязанье, он сидел в кресле-качалке и рассматривал свои ладони — бесконечную паутину линий судьбы.

— Лизы нет в живых,— робко сказал Юн.

— Чушь. Это неправда, даже если это написано на стене.

— Откуда ты знаешь?

— Юн, нельзя, чтоб из-за таких вещей у тебя появлялись страхи.

— Осенью водолазы нашли что-то в Лангеванн. Может, Лизу?

Нельзя было говорить это, но Юн жил в постоянной тревоге, весь извелся — вот и вырвалось.