Валентин думает об этом с возмущением. Все это время по ночам он хотел всего лишь кусок мяса, какой-нибудь телятины или бекона, чтобы тело могло насытиться. Ну не есть же эти крохотные пирожные, щедро посыпанные пахучими травками! Он с неудовольствием замечает, что на столе актрисы стоят исключительно изысканные блюда, к которым необходимо прикасаться лишь после многочисленных приготовлений. Валентин устало тыкал вилкой полупрозрачное заливное, разрывая пахучее желе, перемежающееся со светлым мясом неизвестного происхождения. Его мутит от одного вида подобных яств.

А десерты! Какое оскорбление честной еде! Подумать только, на прошлой неделе подавали филе жеребца с марципанами, которые начали источать струи кларета, когда он отрезал себе кусочек. На следующий день был мусс в форме ежа, пахнущий щавелем, мускатным орехом и шафраном, выложенный порезанным и обесцвеченным миндалем. Эта еда не просто идиотская, она словно насмешка над ним. Он чувствует в этом неуважение к собственной персоне, которое усиливается ворчанием Мимосины из-за Певенш.

Пока он думал о еде, Мимосина глядела на него обжигающим взглядом. Она не собирается прекращать разговор о Певенш или его поведении. Ее глаза ничего не выражают.

— Я изучаю вас, англичан, — говорит она. — У вас есть злобная черта, которая глубока, как этот канал. — И она пальцем указывает на Темзу, как настоящая уроженка Венеции, зная расположение ближайшего водоема.

— Это все из-за того, что я тебя критиковал, — вслух гадает Валентин, вздыхая с облегчением, что она не уличила его в низком происхождении, а всего лишь возмущена его крутым нравом. Он решает вести себя беззаботно и насмешливо, что, как он надеется, сможет ее отвлечь. Ему не по нраву эта страна, в которую они вступили. Это холодная и опасная территория без мягкости и радости, варварское место, где обмен смертельными ранениями происходит практически мгновенно.

Но Мимосина не соглашается поддержать его игру. Она отвечает тихим, твердым тоном:

— Ты сейчас уйдешь.

Его потроха сжимаются, потом расширяются от страха и отчаяния, словно это навсегда, хотя наверняка все это театр, ведь она же актриса. Ее оружие так убого, что ему почти становится жаль ее. Нет, ему действительно жаль ее, такое маленькое беспомощное создание, которое умеет лишь изображать гнев на сцене, но не может испытывать его по-настоящему. Ее талант силен в дружелюбии, мягкости и податливости. Она не может пойти против своей натуры и впасть в настоящую ярость.

Она скорее зуб отдаст, чем скажет бранное слово.

Если он сейчас уйдет, она будет сильно страдать без него. Возможно, это необходимое наказание. Хотя эта сцена была довольно забавной, он не хочет ее повторения.

Валентин надевает минимум одежды, выходит из комнаты, не оглядываясь, чувствуя, как она неподвижно лежит среди простыней, считая его шаги. Он медленно спускается к входной двери, на секунду замирая на каждой ступеньке, ожидая, что она позовет его назад жалобным голосом. Он понимает, что оставил у нее в спальне кое-какую одежду.

Он с трудом пересиливает желание развернуться и броситься вверх по лестнице назад к Мимосине. Его останавливает лишь мысль о черве, который начал грызть яблоко их обоюдного удовлетворения. Эта единственная ссора спустила их с небес на землю.

Он просто убит горем.

Услышав шум захлопнувшейся двери где-то наверху, он морщится, будто бы эта дверь закрылась прямо у него перед носом. Валентин чувствует себя несчастным, словно по собственной воле навлек на себя эту неприятность. Он разворачивается и спешит вверх по лестнице. Она ждет его за дверью и молча обнимает, прежде чем отвести в спальню.

— Черт подери, — громко говорит он, все еще думая о ссоре, происшедшей много часов назад. Все было прощено. По крайней мере, так ему казалось. Они гуляют в парке, и тут Валентин видит приближающегося Диззома. Его сгорбленный силуэт говорит о том, что он несет новое послание от Певенш.

Дочь Тома очень быстро поняла, что ее опекун намного добрее отца. Досадно, что она не может понять, что он бы помогал ей просто из-за хорошего отношения.

Она продолжает проверять меня, чтобы убедиться, что я буду вечно угождать ее прихотям.

Диззом приходит в чертовски неудачный момент. Валентин тихо чертыхается.

Рана еще слишком свежа, она не успела даже затянуться.

Актриса каким-то магическим способом понимает его мысли без лишних объяснений и громко говорит:

— Значит, любовь ко мне — это проклятие? Внезапно? Лишь потому, что я прошу небольшое доказательство? Я вижу свою ошибку. Я была глупа. Возможно, ты уже устал от меня и нашел себе новую игрушку? Хорошо. Так всегда бывает с женщинами вроде меня. Нас используют, а потом выбрасывают. Я понимаю. Я больше тебя не держу. Желаю тебе счастья, дорогой. И, конечно, твоей Певенш.

Ее голос становится все мягче и тише по мере того, как она распаляется. Валентин удивлен, что она знает такие слова.

Диззом подходит к ним, быстро передает то, что ему поручили, и поспешно удаляется. Валентин и Мимосина обмениваются быстрыми и яростными репликами и взглядами, которые способны снова разрушить шаткий мир, воцарившийся между ними. На этот раз они расходятся, оставив в сердце горечь от жалящих слов, которые невозможно будет простить.

Он назвал ее эгоцентричной холодной рыбиной. Она же заявила, что он одержим и глуп, идя на поводу у малолетней чертовки. Она обвинила Валентина в том, что он врет ей, что он ходит не к Певенш, а к взрослой любовнице, используя малютку как оправдание. В этот момент он болезненно морщится, вспоминая, как покривил душой перед Мимосиной, которая решила, что дочь Тома совсем уж дитя.

Кому приятно попасть в такую ситуацию?

9

Декокт от чумы

Берем корни козельца, две унции; цитварный корень, пол-унции; контраерву, дягиль, обрезки оленьего рога, всего по две драхмы; кошениль, целых четыре скрупула; проварить все это в чистом, прозрачном ячменном отваре, сведя объем жидкости с двух с половиной пинт до двадцати четырех унций; под конец добавить один скрупул шафрана; к процеженному продукту добавить патоку, две унции; сироп левкоя, четыре унции; процеженный сок кермесоносного дуба, пол-унции; сусальное золото; все смешать.

Принимать, когда яд лихорадки атакует дух, отупляет и почти убивает; это средство вселяет силу, разрушает вредные связи и иногда выхватывает больного из лап смерти.

Теперь у него достаточно времени, чтобы гулять с Певенш.

Он ведет ее посмотреть восковые фигуры миссис Сомон на Флит-стрит, но она начинает капризничать, прежде чем они успевают посмотреть половину фигур. В кофейне дона Сальтеро на Чейни-уолк, пока она поглощает горячий шоколад и эгг-ног,[12]взгляд Валентина блуждает по помещению. Заведение дона Сальтеро славится двумястами девяносто тремя невероятными диковинками, среди которых можно найти хлыст для наказаний монахинь и мумифицированный половой орган кита. Рот Певенш, к счастью, занят едой, а не болтовней. Он слышит, как она с явным удовлетворением осушает последний бокал и просит, чтобы он отвез ее в булочную Челси на Джюз-роу, «просто так».