Ранегунда вошла в помещение и встала, вслушиваясь в шум морских волн и завывание ветра. Залетая сюда, в каменную ловушку, эти звуки многократно усиливались и рокотали, пророча беду. Она внимательно смотрела на чужеземца, оправляя правой рукой капюшон, ибо знала: от холода оспины на ее щеках становятся глубже.

— Герефа? — окликнул Сент-Герман, убедившись, что гостья не намерена заговорить первой.

— Там все в снегу, — отрывисто бросила Ранегунда. — Сразу после окончания мессы снег опять повалил.

Сент-Герман кивнул и отложил в сторону уголек, которым помечал камни. Он стоял перед ней все в том же приобретенном у местных портних темном платье и в своих весьма странных на вид сапогах — высоких, со шпорами и на очень толстой подошве.

— Что-то случилось?

Она потерла виски.

— Ничего.

Он приблизился к ней на расстояние шага и вновь задал вопрос:

— Скажите, в чем все-таки дело?

— Снег, — повторила она и перекрестилась. — Его слишком много. Теперь никто не может добраться до нас, даже соседствующие с крепостью монахи. Мы отрезаны от всего мира.

Ранегунда впервые облекла свое беспокойство в слова и содрогнулась, наново осознавая их смысл.

— Вас это пугает?

— Да, — призналась она. — Возможны набеги. Датчане и прежде нападали на нас, отнимали, пищу, рабов. Мой отец погиб, защищая от них Лиосан. Его сильно изранили, и раны потом загноились. — Она резко дернула головой, отгоняя непрошеное видение. — У нас есть мужчины, но мало оружия.

Чужеземец сочувственно покачал головой, потом предложил:

— Я могу изготавливать стрелы для арбалетов.

— У нас нет металла, — ответила Ранегунда. — Кузнец придерживает у себя с десяток подков, но их надо беречь… на замену сносившихся. — Она вздохнула. — Есть еще пара старых котлов. Их можно бы переплавить, да в кузне плохо работает горн. Нам не справиться с этим делом.

— Разрешите мне построить специальную печь, и тогда переплавка не затруднит вас, — сказал Сент-Герман, и его спокойная убежденность заставила Ранегунду вскинуть голову. — Я могу изготавливать наконечники к копьям и капканы для вражеских лошадей. Мне известны многие вещи, включая рецепты снадобий, заживляющих раны.

Ранегунда вслушивалась в его слова так, словно они доносились до нее откуда-то издалека, потом снова заговорила:

— Мне часто снятся ночные набеги. С их жуткой бойней, с кровью, с резней. Я тогда молю Господа, чтобы мои сны не сбылись. Я ведь не провидица, а? — Она впилась в него взглядом, не давая ответить. — Я вижу, как они надвигаются… и с суши, и с моря… их сотни, а нас только горстка. У них секиры, у них луки и стрелы, они карабкаются на стены, наползают на крепость, словно мухи на падаль. И за собой оставляют лишь трупы наших мужчин да испоганенных женщин со вспоротыми животами. — Она прикрыла руками лицо. — Мне стыдно, ведь эти подробности так… непристойны.

— Вы не вольны в выборе своих сновидений, — возразил Сент-Герман, понимая, что его утверждение не совсем справедливо. Своим бездонным и мало что выражающим взглядом он всматривался в глаза Ранегунды.

— Да, но они не хотят от меня отвязаться. Подчас я начинаю грезить и наяву. Когда иду по стене, чтобы проверить, не спят ли охранники или горит ли огонь наверху. Мой разум никнет, и я всюду вижу тела погибших мужей и замученных жен. — Она задрожала, лицо ее побледнело. — А то мне чудятся дети с ввалившимися щеками, похожие на сухие грибы. Родителям нечем их накормить, они сами ослабли настолько, что никто не может охотиться, а в крепости уже нет ни овец, ни гусей, ни коней. Ужас. Солдаты на площади дерутся из-за убитой собаки, а зима еще в самом начале… Быть может, это пройдет — как вам кажется, а?

— Возможно, — мягко сказал Сент-Герман.

— Я хочу положить конец этим кошмарам, — отстраненным тоном произнесла Ранегунда. — Но как оберечь нас от всех грозящих бед? Однажды мы здесь уже голодали. Тогда умерли пятнадцать наших мужчин. Мне было всего десять лет, но я ничего не забыла. — Она в отчаянии взмахнула рукой. — Если зима продлится дольше обычного, что мы станем делать?

Сент-Герман поднял брови, потом увещевающим тоном сказал:

— Ничего страшного не случится. Вы ведь засолили мясо, запаслись горохом и зерном, а также засыпали муку в бочки. В деревне есть сыроварни, и у вас много скота. Все как-нибудь обойдется.

— А вдруг на нас кто-нибудь нападет и отнимет все припасы? — возразила она, сама себе удивляясь. Как можно обсуждать с этим чужим человеком свои сокровенные страхи, о которых ты не отваживаешься ни с кем говорить? Ни с кем, включая и брата Эрхбога, и Гизельберта. — Из леса могут хлынуть, преступники, или… к нам на постой пришлют королевских конников. И в том, и в другом случае мы останемся без еды.

Она замолчала.

— Вы — сильная личность, герефа, — сказал Сент-Герман, — и уже не раз это доказали своими делами. Единственное, что можно вам посоветовать, это и дальше себе доверять и во всем на себя полагаться. — Взгляд его был по-прежнему непроницаем, но в голосе слышалось искреннее сочувствие. — Вы взвалили на себя чрезвычайно тяжкое бремя и несете его одна. Если бы мне было дозволено, я бы разделил его с вами.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Ранегунда вновь обрела дар речи. От волнения в горле у нее пересохло, однако она все же спросила, едва ворочая языком:

— Как такое возможно? — Немыслимо было и представить себе, что столь чужой ее родине человек, рискнет сделать подобное предложение.

— Мое отечество завоевали враги, — пояснил Сент-Герман. — Давно. Я с ним связан теперь только кровно.

Она издала горловой звук — средний между кашлем и смехом.

— Тогда… продолжайте.

— Я предлагаю вам свою помощь во всем, чем могу быть вам полезным, герефа. — Темные глаза его странно блеснули. — И если понадобится, стану вашим вассалом. Вы можете мною располагать.

— Моим вассалом? — в полном ошеломлении произнесла Ранегунда. — Но… для чего… и с чего бы? — Теперь в ее голосе слышалось явное недоверие.

— Вы спасли мне жизнь, — просто ответил Сент-Герман, вспоминая вкус ее крови — горячей, перемешанной с колким песком. — Такой дар обязывает.

— Это… что-то вроде обмена? — предположила она, все еще сомневаясь. — Вы ведь торговец и привыкли всему давать цену?

— Ваш дар не имеет цены, герефа, а я со своей стороны всего лишь пытаюсь выразить вам признательность, — продолжал Сент-Герман, не сводя с нее взгляда.

Он видел, как борются в ней сомнение и надежда, и знал, что должно победить.

Ранегунда попыталась отвести глаза в сторону и с удивлением обнаружила, что не может.

— Так вы предлагаете мне свою жизнь?

— Если вы пожелаете ее взять, — с едва уловимой улыбкой ответил Сент-Герман.