с отвращением сказал Борис. — Дела — на грош, а переживаний — на червонец. Из-за ростовщицы, из-за дряни последней, тьфу!

— Ну, тут... Моральная сторона... Нельзя ставить себя выше. Люди...

— Есть люди, а есть червячки, людишки, — перебил Борис. — Себя ты к кому относишь?

Я не ответил, только прибавил шагу и сразу же опередил его на несколько метров. Борис обозлился.

— Ты погоди... Ты ответь... — задыхаясь, крикнул он, видя, что я намерен сбежать с вершины бархана. — Ты личность или...

— Личность, — угрюмо бормотал я, далеко не уверенный, что это так.

— Давай-ка посидим на макушке, — предложил он и плюхнулся на песок. Скажи, а мог бы ты, скажем, убить... Скажем, меня?

— Смотря за что.

— Неважно. В принципе.

— Не знаю. Об этом не думал.

— Ну, а Старика укокошишь? В мыслях бывало? Ну, в мечтах?

Эх, если бы он знал, сколько раз я мысленно расправлялся с Вадимом Петровичем! Но об этом я Борису не сказал, пожал плечами, — и все.

— Неужели ни разу? — деланно изумился он. — Да, брат, тогда с тобой все ясно. Я же все знаю: и как ты к Володькиной женке неровно дышишь, и как старый козел ее отбить и увезти собрался. Все знаю, Юрик, все!

Мы двинулись дальше и молчали довольно долго, пока из-за широкого бугра, на гребень которого мы поднялись, не открылась такырная плешина. На ней повсюду были причудливо разбросаны черные, будто застывшие в последней судороге, вывороченные с корнем мертвые стволы саксаула. Почему столько их оказалось здесь, я не знал. Возможно, паводки стянули их на эту глиняную низинку.

— Слушай, это же грандиозно! — выдохнул Князев. — Будто драка была до смерти... Извиваются, гады... Кошмар!..

Который раз я здесь, но и сейчас на меня произвели сильное впечатление щупальца саксаульных корней, уродливые, перевитые волокна стволов.

Миновав саксаулье кладбище, мы невольно пошли быстрее.

— Страх и секс правят миром, — вдруг изрек Борис напыщенно. — За любовь надо драться, Юрик, не отдавай ее дядям... Знаешь, один итальянский писатель что сказал? Так вот, слушай: когда, говорит, итальянец любит женщину, он врывается в дом, хватает ее на руки, сажает в свой автомобиль и на бешеной скорости мчит, мчит, мчит... Короче, женщина — его. А когда русский полюбит женщину? Он приходит к себе домой, ложится на кровать, задирает ноги на спинку кровати и начинает страдать, страдать, страдать... И все. Так ты, Юрик, судя по всему — не итальянец.

— Ты итальянец, — буркнул я, чтобы только не промолчать.

— Я? Да как сказать... — Он засмеялся и вдруг посерьезнел. — Хотел было я тебе предложить пойти со мной на одно смелое предприятие... Оно связано с немалым риском, зато в случае удачи — исполнение желаний... До конца жизни. Из грязи, как говорится, в князи...

— Ты и так Князев, — механически сострил я и вдруг вспомнил пистолет, а может, и не пистолет, увиденный нынче у Князева. Я лихорадочно размышлял, что он мог подразумевать под рискованным делом. В голову ничего путное не лезло.

— Так вот, связано, говорю, с риском, — повторил он, видимо, колеблясь, говорить ли ему дальше или не стоит. — С риском и, имей в виду, с немедленным убытием из сих райских мест... Без всяких туркменочек, понял? Устраивает тебя такой вариант? А?

Впереди из-за бугра высунулись ветки кустарника — первая примета близости озера. Я подумал, что Князев просто не понимает, как много для меня значит Айна. Странно, что даже любопытство меня не мучило: что он такое замыслил и какую роль отвел мне? Все-таки я спросил, но, должно быть, Борис уловил нотку безразличия в моем вопросе.

— Что именно, что именно... — передразнил он. — Ты мне скажи: мог бы завтра или... или сегодня, скажем, отсюда рвануть? Не прощаясь, а?

Это означало бы только одно — предать Айну. Володя ее, по-моему, уже предал. Осталось мне.

— Нет, не мог бы, — твердо сказал я. — Не будем об этом... Смотри, озеро!

— Ладно, живи, как можешь, Юрик, — неожиданно мирно сказал Борис. — Обойдусь как-нибудь сам... А что оно черное такое? Гляди, как нефть!

Озеро не было черным, оно было темно-зеленым, и даже нет — изумрудно-серым, что ли, трудно подыскать слова, чтобы точно определить его цвет. Наверное, это от насыщенности воды солями. В этом озере нельзя утонуть, разве что захлебнешься.

— Только не ныряй, — предупредил я Бориса, который сбросил рубашку и что-то уж очень аккуратно укладывал свои заморские штаны. «Неужели у него в кармане все-таки пистолет?» — промелькнуло у меня в голове.

— Не боись, не утону, — ответил он пренебрежительно. — Давай и ты!

Я быстро разделся и вошел в воду. Она была прохладной. Но я знал, что стоит чуть отплыть — и ногам станет намного теплее, чем верхней части тела. Странное было озеро: даже днем, под палящими солнечными лучами, верхние слои воды были прохладней нижних. Видно, со дна били горячие источники, не иначе.

Князев радостно гоготал, плескаясь посредине озера. Он ложился на спину, поднимая вверх руки, потом переворачивался на живот, скрестив руки на груди — вода выталкивала его. При желании можно было читать книгу, лежа на спине, — концентрация солей была здесь необыкновенная.

Я вышел на берег и большим пальцем ноги стал расковыривать прибрежный песок. Еще одно чудо.

— Смотри, — сказал я выбравшемуся на берег Князеву. — Сейчас забулькает... Вот уже, начинает...

Под моей ногой рождался маленький вулканчик теплой, свинцового цвета грязи.

— Лечебная, между прочим, — сказал я. — Сюда издалека ездят туркмены, иногда за триста километров...

Умытое, еще розовое солнце поднималось быстро, на наших глазах оно вскарабкивалось на кромку бархана, поросшего прибрежными кустиками.

— Что такое? — поморщился Князев и поскреб лоб, потом щеку. — Щиплет.

— Говорил, не надо окунаться. Знаешь, какая концентрация...

— Да пошел ты со своей концентрацией, — окрысился он. — Ах, подлая, жжет-то как...

И у меня на плечах, на ногах, на груди тоже выступила соль, стягивая кожу. Каково же