кто-то из организаторов и говорит, что им выходить на сцену через сорок пять минут. Я спрашиваю Влада, не уйти ли мне, чтоб дать им переодеться.

— Переодеться? — с недоумением переспрашивает он.

— Или вы собираетесь выступать в том, что на вас надето? — спрашиваю я.

— Влад, дружище, люди платят деньги не только за то, чтобы слушать. Им нужно зрелище.

— Раньше никто не говорил, что у нас неподобающая одежда, — удивляется Влад

— В Чикаго или Канзас-Сити, может, и не говорили, но это Лос-Анджелес!

— Ничего не говорили ни в Сайгоне, ни в Бейруте, ни в Чернобыле, ни в Кампале. — хмурится он.

— Слушай, это раньше вы выступали в маленьких городках Среднего Запада — я пренебрежительно пожимаю плечами. — А теперь вы в высшей лиге.

— Мы будем выступать в том, что на нас, — отвечает он и, по выражению его лица, я понимаю, что спорить бесполезно. Махнув рукой, я иду в пультовую, чтобы оттуда посмотреть, как мои новые протеже проявят себя.

Через десять минут на сцену выходит Влад, по-прежнему в чёрном, правда, теперь ещё и в плаще и троица "пронзающих” в ночнушках. Даже с такой верхотуры я вижу, что они перестарались с помадой и пудрой: губы у них ярко-алые, а лица такие же белые, как и ночнушки. Влад ждёт, пока публика успокоится, а потом начинает петь, и я чуть не выпрыгиваю из штанов. Во-первых, он поёт рэп, во-вторых, на каком-то тарабарском языке (я, во всяком случае, не понимаю ни слова). Я думаю, что ещё мгновение — и публика разорвёт их на клочки, но тут замечаю, что все сидят тихо ка< шки То ли им нравится, то ли скука их так уморила, что они не в одах протестовать.

А потом вообще начинаются чудеса. С улицы доносится вой собаки. Компанию ей составляет вторая, третья, к собакам присоединяются кошки, а потом и прочая живность в радиусе миль десять. Вся эта какофония не стихает полчаса, пока поёт Влад, а когда он замолкает и кланяется публике, публика вскакивает с мест, все орут, свистят, аплодируют, и я уже думаю, что Ливерпуль, похоже повторяется.

Иду за кулисы, чтобы поздравить их, а когда захожу в гримёрную, он ставит засосы паре девчушек, которые сумели пробиться сквозь кордоны службы безопасности. Все лучше, думаю я, чем делить с ними понюшку кокаина.

Влад поворачивается ко мне.

— Мы рассчитываем получить деньги до отъезда.

— Невозможно, дорогой, — отвечаю я, — Расчёт утром.

Он хмурится.

— Хорошо. Я пришлю к вам в контору моего помощника, чтобы он взял нашу долю.

— Как скажешь, Влад, — киваю я, — Буду его ждать, ну, скажем, в десять утра.

— Годится, — соглашается Влад.

Тут в гримёрную заходит девчушка в униформе «Вестерн юнион» и вываливает Владу целую сумку телеграмм.

— Что это? — спрашивает он.

— Свидетельства успеха, — отвечаю я, — Открой и прочитай.

Он раскрывает первую, читает, отбрасывает, словно горячую картофелину. И пятится в угол, шипя, как проколотая камера, из которой выходит воздух.

— Что случилось? — Я поднимаю бланк телеграммы, читаю: «ЛЮБЛЮ, ХОЧУ ЗАИМЕТЬ ОТ ТЕБЯ РЕБЕНКА. XXX, КЭТИ».

— Кресты! — шепчет он.

— Кресты? — недоумённо переспрашиваю я.

— В конце, — дрожащим пальцем он тычет в телеграмму.

— Это же буквы «X». Означают поцелуи[20].

— Вы уверены? — Он всё ещё жмётся в углу, — Мне они кажутся крестами.

— Нет, — я достаю ручку, рисую на бланке крест, — Крест выглядит вот так.

Он вскрикивает, свёртывается калачиком и я прихожу к выводу, что он то ли нюхнул-таки кокаина, то ли бремя славы слишком тяжело для него. Поэтому я чмокаю каждую из «пронзающих» в щёчку (щёчки у них холодные, как рука Влада) и отправляюсь домой, подсчитывая миллионы, которые заработаю в ближайшие пару лет при помощи этого парня.

Я уже прихожу к мысли, что «мерседес», пожалуй, для меня маловат и серьёзно обдумываю возможность приобретения «роллс-ройса», но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает, потому что больше я уже не видел ни Влада, ни его цыпочек. Когда на следующий день я звоню ему в отель, мне сообщают, что он отбыл, не оставив нового адреса.

А теперь прошу меня извинить, пора бежать. У меня прослушивание новой группы, «Джек и потрошители». Не хочу опаздывать. Ребята они вроде бы не бесталанные, но какие-то странные. Попытка, однако, не пытка, кто знает, где вспыхнет новая звезда.

Перевод: Дмитрий Вебер

Дэвид Шоу

Последний выход сыновей шока

David J. Schow, "Last Call for the Sons of Shock", 1991

«Джон Бетанкур попросил меня написать что-нибудь о Франкенштейне для его антологии „Окончательный Франкенштейн“ („Ultimate Frankenstein“), — вспоминает Дэвид Шоу. — На что я ответил: „Бредовая идея“, но уже через двадцать четыре часа у меня был готов черновой набросок рассказа „Последнний выход сыновей шока“. Я его так хитро выстроил, чтобы заставить Джона поломать голову, в какую из трех „окончательных“ антологий — „Франкенштейн“ („Frankenstein“), „Дракула“ („Dracula“) или „Оборотень“ („Werewolf“) — его поместить. Я рассчитывал, что, зайдя в тупик, он напечатает произведение во всех трёх.

С этими „окончательными“ антологиями всё окончилось тем (извините за каламбур), что рассказ явился тематическим продолжением моего более раннего произведения „Монстры на экране“ („Monster Movies“). Крейг Спектор, Джон Скипп и я читали его по ролям в Вассар-колледже: Крейг читал за Дракулу, а Джон за Человека-волка. Жаль, что вас там не было — много потеряли…»

Блэнк Фрэнк[21] приглушил громкость The Cramps[22] и задержал взгляд на голубом мерцании эквалайзера — он любил пульсирующие огоньки. Песня «Тварь из Чёрной кожаной лагуны» зазвучала более спокойно.

Клуб назывался «Нежить». Аудиосистема перекочевала сюда из лос-анджелесской «Тропиканы» — места, где собирались поклонники боёв в грязи, фокси-бокса[23] и кок-тиза,[24] — и грохотала под стать шумным посетителям: низкие частоты со сладкой жестокостью выворачивали наизнанку все внутренности.

Блэнку Фрэнку это очень нравилось. Каждый раз, когда он думал о физическом контакте, ему представлялся удушающий захват типа «тиски».

Коробку «Столичной» он водрузил на мощное плечо, а коробку с бутылками виски зажал под мышкой — требовалось пополнить запасы бара. Выходные — дело ответственное. Блэнк Фрэнк мог за один раз, не пользуясь грузовой тележкой, унести и пять таких коробок. Дверной проём был недостаточно высок для Блэнка, поэтому ему всё равно пришлось немного пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку. Дверь была похожа на те, что ставят в банковских хранилищах, — тяжёлая, с массивным цилиндрическим замком.

Оставалось два часа до открытия клуба.

Блэнк Фрэнк любил этот короткий