– А в чём? – вклинился в сетования Никита. – Вы хотите сказать, что принесли жертву на алтарь отечества и за одно это достойны памятника где-нибудь у Никитских ворот? А стоит ли того ваша жертва? Ведь рукопись сожгли, а в этом мире ничего просто так не происходит. Судя по многочисленным «Я», так оно и есть.

– Я пожертвовал всем, – продолжал цветочек, – за что борются люди: возможностью лёгкой славы, карьерой, комфортом, положением. Короче говоря: я пожертвовал благоразумием и здравым смыслом трезвых людей. Но это ещё не большая жертва. Я пожертвовал наслаждением вкусно пожить: питаться и сладострастничать – я пожертвовал радостью тела. Это уже нечто от аскетизма, хотя аскетом стал я поневоле.

Аскеты – лицемеры (почти всегда), – склонившись в сторону единственного зрителя, интимно прошептала одна из голов, – если они не маньяки и не гениальные неудачники. Это была жертва себе в ущерб. Но я пожертвовал гораздо большим, я пожертвовал любовью – любовью в том смысле, в каком я понимал подлинную любовь. Такую женщину, как она, выкупают или золотом или славой. Горькое признание. У меня не было ни того, ни другого.

Я долго боролся, даже слишком долго и пожертвовал ею только тогда, когда она стала между мною и моим делом. Это была большая жертва – жертва счастьем, жертва душой. На некоторое время я окоченел, чтобы пережить разлуку. Такая жертва должна была быть оправдана. Она не оправдана. Моя нужда, нищета, одинокость, покинутость – не оправданы. Вот почему моя исповедь не мораль, а жизнь. К этому надо ещё прибавить мщение духа. Дух часто мстит человеку за то, в чём он не повинен, а повинны другие: за то, что уничтожено самовоплощение духа. Дух требует для себя бессмертия – и я обманул его.

– Серьёзное заявление, – кивнул Никита. – Вижу, что некоторые мои подозрения очень даже имеют место. А тебе не хотелось иной раз воскликнуть: остановись, мгновенье, я прекрасен!? Четырём подсолнухам в одном обличье очень подошёл бы такой девиз. Хотя до Нарцисса далековато, но всё же элемент оригинальности в тебе присутствует. Во всяком случае, можно было бы с большей основательностью обвинять других в собственной никчёмности. Не ты первый, не ты последний, красавец.

– Все четыре подсолнечных блина круто развернулись в сторону говорившего и стали похожи на античную гидру с мускулистым чешуйчатым телом, жаждущую живём проглотить всякое мелкое и жужжащее. Даже по стеблю пробежали глотательные судороги, а с порыжевших лепестков закапала на землю мутная жидкость.

– Слюни подбери, надежда человечества, – усмехнулся Никита. – Много таких растёт, но обычно только на компостных кучах.

Вдруг подсолнух начал быстро расти, вытягиваться, крутясь всеми четырьмя головами вокруг своей оси, издавая при этом пронзительный ядовитый свист. Никита глазом моргнуть не успел, а подсолнух уже вырос, вытянулся на высоту десятиэтажного дома. Тут шея его изогнулась и все четыре блина, роняя густую слюну, спикировали на обидчика. Это было так неожиданно, что Никита стоял, ничего не соображая, будто кролик перед царственной пастью удава.

Толчок! Даже приличный чувственный удар в плечо. Земля перевернулась, провалилась в небытие. Никита кубарем покатился в грязь, ничего не соображая по-прежнему. Лишь боковым зрением успел заметить Ангела, одетого на этот раз в джинсовку. И в ту же секунду пасть подсолнуха пронеслась мимо, обдав ускользнувшую дичь отборным трупным перегаром.

– Беги, Никита-ста! – раздался призывный голос Ангела.

Дважды повторять не потребовалось, поскольку подсолнечные блины снова разворачивались на боевой заход. Никита подхватился и кинулся к автобусной остановке, где уже скрылся Ангел. Под ноги попалась мелкая россыпь придорожной гальки, и исход запросто мог оказаться летальным, но чуть буксанув, как заправский гоночный мотоцикл, Никита влетел под спасительную крышу.

Прямо в стене была открыта дверь, которой, совершенно точно, раньше здесь не было. Но раздумывать не приходилось, поскольку сзади уже нарастал вой пикирующего растения. Ввалившись в какой-то тамбур, Никита, скорее, почувствовал, чем услышал звук захлопнувшейся сзади двери перед самым носом у подсолнуха. Все четыре морды с маху влепились в дерево. Дверь треснула, но выдержала. Зато подсолнуху это пришлось явно не по вкусу. Он взвыл, и вскоре за дверью снова послышались жалобные причитания.

– Среди созданных мной произведений, вполне и не вполне завершены, три являются метаморфозами моей жизни. Человек обязан себя признать всецело земным, ни на что не надеяться, кроме как на себя, ибо все его силы суть силы земные.

– Не слушай этого болтуна, – махнул рукой Ангел, – он даже в меня не верит, хотя я для него всего лишь мечтатель и романтик, не более. Иди лучше прогуляйся по его сгоревшему роману. Это будет гораздо интересней.

– Спасибо, что спас меня, – Никита настороженно глядел исподлобья, – но зачем? Ведь погибший в инфернальном мире автоматически становится твоей добычей. И телом, и душой.

– А, пустое, не бери в голову, – отмахнулся Ангел. – Кому нужна твоя душа? И притом, ведь я тебя пригласил погулять по сгоревшим когда-то романам! Или ты считаешь, что гостеприимство – чувство чисто человеческое, на которое не способен никто из Инфернального мира, либо из параллельного Зазеркалья? Что я сотворён только для того, чтобы дарить гадости вместо радостной энергии, приносящей пользу не одним только людям?

На это было нечего ответить, и Никита просто пожал плечами. Кто знает, может, Ангелу не чуждо ничто человеческое? Эта мысль даже вызвала мимолётную улыбку, но развивать её не имело смысла – пустые бредни. Ангелы и люди никогда не поймут друг друга, как, например, отцы и дети, мужчина и женщина. Не поймут, хотя могут.

– Послушай, – Никита явно подыскивал слова, чтобы не показаться совершенно безграмотным дилетантом. – Послушай, ты только что упомянул Инфернальный мир и Зазеркалье. Разве это не одно и то же? Просто сложные понятия часто заменяют одним, наиболее простым – Потусторонний мир. Разве не так?

– Конечно не так, – Ангел отрицательно мотнул головой. – Инфернальный – это тот мир, где обычно обитают духи всех наклонностей и пошибов. Человеку там, прямо скажем, делать нечего. Хотя многие попадают туда чисто по своему человеческому согласию. В свою очередь, многим духам нечего делать в Зазеркалье, но некоторые попадают туда так же, как люди в Инфернальный. Рядом с этими мирами существует Потусторонний. И не он один. Миров множество, как, скажем, страниц в одной книге. Буквы на каждой странице одни и те же, только сами по себе они не имеют возможности перепрыгнуть с одной странички на другую.

Это пространственное объяснение Ангела понравилось Никите своей простотой и доходчивостью, однако, ему по-прежнему с трудом верилось в реальное существование чего-то другого, кроме Земли. А другие пространства, миры и цивилизации во Вселенной неизбежно должны существовать, ибо на той же Земле никогда не бывает чего-нибудь, сотворённого Богом, в неповторимом единичном экземпляре. Другое дело, что люди не имеют ни капли информации о существующих где-то рядом соседях.