Вокруг ЦУМа было много торгующих шмотками магазинов, и первый попавшийся был весь увешан джинсовой продукцией. Что ж, тоже неплохо. Я вошел внутрь небольшого павильона и направился к девушке, которая сидела одна, и по мере того как подходил, выражение ее лица сменилось трижды. Сначала она улыбалась, потом ее лицо приобрело недоуменное выражение, а третье было таким неприязненным, что я сам почувствовал к себе отвращение. Но выбора не было, и, стараясь вести себя как можно раскованней, я подошел к ней почти вплотную, от чего она шарахнулась, как будто увидела на моем лице следы проказы.

– Я попал в автомобильную аварию, и мне нужно переодеться. Будьте любезны, – с этими словами я достал толстую пачку купюр и, выдернув пять сотенных бумажек, положил их перед ней, – подберите мне что-нибудь.

Лицо девушки совершило обратную трансформацию, и, пройдя через недоумение, своего рода шлюз между крайними выражениями, оно вновь стало приветливым или даже приветливее, чем вначале. Не знаю, что на нее так подействовало: рассказ об аварии или деньги, на которые можно было одеть двоих, но, так или иначе, я своего добился.

– Конечно, конечно, вы пройдите в примерочную комнату, а я принесу все, что нужно. Какой у вас размер?

Я сообщил ей все данные о своем росте, весе, семейном положении, и девушка отправилась выбирать одежду, как она выразилась, «на свой вкус». Я польстил ей, сказав, что у такой красавицы и вкус должен быть таким же прекрасным, и направился к примерочной. Вскоре она подошла с грудой штанов, рубашек, футболок и даже носков, хотя про носки я ничего не говорил. Ну да ладно. Их тоже не мешало бы сменить.

Я стал примерять принесенную одежду и, потратив на это дело около десяти минут, почувствовал себя измотанным до предела. Одетый во все новое, я вышел из примерочной. Девушка посмотрела на меня, и на ее лице появилось еще одно выражение. Кажется, оно зовется восхищением. Оно было таким откровенным, что мне стало не по себе.

– Вы замечательно выглядите! – сказала она, лучезарно улыбаясь. – Можно сразу на обложку!

Я никогда не считал себя красавцем, но за последнюю пару часов уже вторая девушка говорила о моей красоте, в чем я был с ними категорически не согласен. Но сейчас меньше всего хотелось с кем-то спорить, тем более на тему внешности, и я поблагодарил ее, отметив, что она тоже очень симпатична и что я бы посчитал за счастье прогуляться с такой красивой девушкой.

Лесть проняла ее, и яркий румянец, вспыхнувший на щеках, выдал с головой все ее девичьи мечтания. Она стала пробивать на кассе сумму за покупки, но я спросил, достаточно ли тех денег, что уже заплатил. Она ответила, что более чем, и мне полагается сдача, на что я великодушно разрешил не пробивать чек, а сдачу предложил оставить себе, как вознаграждение за проявленную заботу. Чем окончательно смутил продавщицу, цвет лица которой из ярко-красного стал пунцовым.

На прощание еще раз сказал спасибо и пообещал, что буду заходить в магазин каждый раз, как попаду в какой-нибудь переплет. Полагаю, она ждала, что я попрошу номер ее телефона, но, прикинувшись ослом, я не стал этого делать.

Пакет с окровавленной одеждой я выбросил у следующего павильона и, почти неузнаваемый, зашагал в сторону метро.

Газетчики уже разошлись, но рядом со станцией работал газетный киоск, и, не найдя там «МК», я приобрел журнал «Интим», в котором объявлений о саунах и прочих радостях для «состоятельных господ» было на каждой странице по сотне, если не больше. Выбрав парочку телефонов, я уже хотел набрать их с мобильного, когда здравая мысль, явление довольно редкое в моей жизни, остановила меня.

Зайдя в метро и купив там телефонную карту, я прошел к ставшим почти анахронизмом телефонам-автоматам и набрал первый номер. Он был занят, и я набрал следующий в списке. Этот оказался свободен, и, заказав сауну на всю ночь, я вышел на улицу.

Такси поймал почти сразу и, согласившись на заломленную, на мой взгляд, цену, уселся на заднее сиденье и погрузился в раздумья. Я уже давно сообразил на какие деньги гуляю. Это была плата за меня, точнее, за мое устранение. Единственный путь, которым они могли вычислить, кто я такой, – это подаренный полковником смартфон. Катя говорила, что нас подслушивают, и, возможно, тогда-то номер и засветился. И первое, что вероятнее всего мне следовало сделать, это избавиться от телефона; но я не мог на это пойти по одной-единственной причине – Катя знала только этот номер и найти меня могла, лишь позвонив на него, поскольку дома в ближайшем десятилетии появляться я и не собирался.

В этих размышлениях я чуть было не потерял главный вывод – что искали не меня, а телефон! Вспомнилось, что в гостинице на меня обратили меньше внимания, чем на Германа, открывшего дверь, но еще минуту назад я бы мог подумать, что исключительно из-за комплекции. Сейчас же все логичнее молотила в изнуренный событиями мозг мыслишка, что те парни просто не знали, кого нужно убить. Один – хорошо, двое – что ж, значит, двоих! Игра, в которой умирали мои друзья, и пропадал единственный союзник, начинала приобретать правила, по которым можно было выстроить стратегию. Есть телефон, по которому меня можно найти, и у меня же имеется то, что заинтересует абсолютное большинство СМИ, не говоря уже о спецслужбах. Как говорил мой погибший друг – есть о чем поторговаться.

Вынув пачку банкнот, я прикинул, что в ней должно было быть не меньше десяти тысяч, а если это половина суммы, что удвоилась бы после исполнения заказа, то выходило, что мою глупую голову оценили не так уж и дешево. По крайней мере после утреннего происшествия с бомжами, ко мне стали относиться серьезнее, раз не поскупились и вместо одного прислали сразу троих киллеров.

Бывших киллеров, с некоторым удовлетворением поправил я себя. Больше они никого не убьют, твердил я, но это мало успокаивало. Германа уже не вернуть, и я только сейчас начинал понимать, как много для меня значил этот человек. Гера служил напоминанием о нашей юности, когда максимум о чем беспокоишься, это о невыполненном домашнем задании, и таким оставался всегда. Жизнелюбие и открытость настолько гармонично сочетались в этом большом человеке, что иногда я просто не мог скрыть удивления, как это ему удается процветать, если он абсолютно не приемлет обман и прочие торговые хитрости. На что он всегда отшучивался и говорил, что лучше дурить поставщиков, чем потребителей. Иногда мне казалось, что он не все договаривает о своих делах, которые пытался представить простенькой схемой: купил – продал – нажился, но никогда не спрашивал, понимая, что если он не говорил раньше, то вряд ли скажет теперь. Возможно, он проделывал какие-то мелкие контрабандные делишки на таможне, провозя какие-то запрещенные товары, – я не знал и, если честно, не очень-то и интересовался.

За стеклами такси проносились дома, магазины, люди со своими мелкими, как мне казалось, проблемами, и никому из них не было дела до моих проблем, как, впрочем, и мне до их. Такова жизнь большого города, а если это еще и самый большой город страны, тут и говорить нечего. Я ехал и думал, что даже не узнаю, где и когда похоронят моего друга, с которым еще сегодня пил