представителей. Сонное мертвое царство. Всё погружено в хаос. Ступая по той тропе ощущается вечный холод, вечная мерзлота, пробирающая до костей.

Памятник — это же искусственное отражение облика усопшего: его «рука», которую пожимают, прикладывая ладонь к скале. Не для этого ли они были созданы? Не для того ли, чтобы создать некую иллюзию, что умерший рядом, будто от него еще что-то осталось? Ты приходишь на могилу, садишься на лавочку, взираешь на изображение того, чей голос так давно не проходил через твой слух, но он все еще звучит в твоем сердце, и улыбаешься, сквозь слезы, произнося тихое: «Привет…» Ты разговариваешь с усопшим так, словно он сидит напротив и слушает, впитывая каждое слово о событиях твоей жизни. А потом настает пора уходить, и ты, чтобы пожать «руку», «приобнять», склоняешься к надгробию, а затем медленно опускаешь ладонь к фотографии, смахивая с неё пылинки, пятнышки, оставленные ненастьем… И так каждую встречу. Год за годом. Наверное, так проще и так легче… Это облегчает боль, делает ее менее острой.

Если бы только можно было бы исследовать мою душу, залезть поглубже и понаблюдать за ней, то сторонний смотрящий увидел бы её скрюченную, тяжело дышавшую, на костылях, перебинтованную десятками лент, из которых струйками сочится кровь. Тело еще можно как-то приукрасить, возобновить красоту, а вот душу, её так просто не замажешь. Какая-то часть меня ещё не до конца уверовала в эту потерю. Я потеряла человека, принёсшего мне настоящее счастье за считанные дни. Почему так происходит? Тот, кого я считала предателем, простирая ежедневно к нему злобу, подстрекая её худшими моментами прошедших лет, был ангелом-спасителем. И как забыть эти счастливые мгновения, подарившие мне этим человеком? Насколько близок нам человек, настолько нам и дороже память о нем. Память. От неё не избавишься. Одна мысль, владеющая человеком, может сделать его бессильным. Заклейменная в мозгу, она попадается на глаза, на что бы ты ни взглянул, куда бы ты ни пошёл, чем бы ни был занят. Мы все порабощены ею. Она использует нас, чтобы в подходящий момент, какой ей вздумается, взять и напомнить то, что хотелось забыть. Бессильным минутам в моей жизни и нет конца.

И последний разговор с Джексоном окончательно разорвал мое сердце…

«Ты дарила мне то, чего я не получал в детстве и я, как оголодавший лев, вкушал твою любовь, заполняя пустоты, под действием тактильности — с каждым прикосновением твоих губ. Да, я не умею сопереживать так, как ты: я сделан из другой породы…»

«Но детские раны настолько глубоки, что не все они, как сказал мне доктор Фишер, исчезнут до конца, не оставив и мазка от долгого существования. Ибо истинная природа человека уникальна при рождении и есть в нас такие черты, которые невозможно уничтожить…»

«И ты знаешь, ты возбуждаешь во мне малейшие подозрения на то, что твой обман исходит от нерешительности. Определись, кого ты любишь, а кого — жалеешь. Самообманом ты не изменишь свою жизнь!»

«Однажды ты навеки уходила… Ты забыла то, что с нами было после этого расставания? Как нас разрывало…»

«Но ты уже не ребенок. Повзрослей, Милана! Разорви черную паутину жалости, оплетающую твое сердце… А пока… между нами одни мгноточия… Я пересытился. С этой секунды я не буду тебя принуждать быть со мной… Но, повторю, я буду заботиться о тебе, соблюдая дистанцию…»

«Несмотря на весь свой гнев, моя любовь к тебе, поселившаяся во плоти, бессмертна».

Закрытый от мира на замок, маленький недолюбленный ребенок, в котором созревал комплекс неполноценности. «Он заключил свое сердце и душу в клетку». Он остро переживал и переживает отвержение любви. Как я могла так несправедливо о нём подумать? Это был слишком тяжелый удар по его чувствам. Я самый ужасный человек на свете и приношу другим только страдания.

— Милая, ты вернулась? — издаётся звонкий бодрый голос Даниэля, но пролетает он сквозь меня. Беззаветно отдаёт он себя, любовью источено его сердце. А я заглядываю в своё сердце, и меня грызёт досада, что спустя столько времени я ничего так и не нашла в нём, за исключением чувства, не позволяющего мне бросить его… Я упорно продолжаю не сознаваться самой себе, что не полюблю его никогда, будто играю в игру со своими чувствами. Джексон прав. Я разорву эту черную паутину жалости. — Я так тебя ждал. И не сидел я без дела. Мои занятия не бесплодны. Поздним вечером я почувствовал все пальцы на одной ноге и учился опираться на нее! — Счастье так и неторопливо льется из его уст.

Утерев глаза, (уже по привычке, находясь в этом доме, непозволительно лить слезы, чтобы в больном не потерялось присутствие духа в его борьбе за жизнь) я неторопливо иду к нему, оставляя свои вещи на полу. Одна секунда и я вижу, как бедолага стоит на костылях и со скрежещущим звуком, неприятно отзывающимся в ушах, подвигается ко мне. Он показывает мне результаты своих стараний, и я стараюсь улыбаться. Никому не понять, каково это растянуть губы на сантиметр, когда ты переживаешь смерть души.

— Я горжусь! — слабым голосом радуюсь я за него. Изучив мое лицо и поняв мое состояние, Даниэль ласково гладит по моей мокрой щеке и шепчет, едва сдерживая слезы:

— Я чувствую твою боль.

Нуждаясь в объятиях, я прижимаюсь к нему и, не переставая плакать, горестным монотонным голосом волочу:

— Как мне жить без папы…

«Я допустила непоправимую ошибку, не дав отцу высказаться и позволив ему столько дней находиться в ожидании меня…» — корю себя и не могу не корить.

— Смерть непререкаемым тоном избавила его от страданий, любимая. Мы не имеем права противиться ее воли. Я сам подобным образом думал, когда потерял родителей… Но ведь живу… правда… — Его голос падает. — …правда не было ни дня, чтобы я не вспомнил нежного голоса матери, пробуждающего меня ото сна, и добрых глаз отца… — Я отпускаю судорожный вздох. В воображении припоминается громкий надрывный плач Марии, и я слышу его снова. С силой зажмуриваю глаза, прикрываю ладонями уши, но надгробные рыдания по-прежнему не покидают меня, вызывая ту же трясучку в теле. — Тебе нужно прилечь. Поспать. Ты вся дрожишь. — Я качаю головой в стороны, имея в виду, что сон придаст мне еще большее разбитое состояние.

Взяв мои руки и приложив их к себе, лаская меня по-матерински, он с убеждающей интонацией подает фразу:

— Я никогда тебя не оставлю.

Благодарю его тихим звучанием голоса и полуулыбкой. Он прислоняет свои губы к моему