обожженным рукам, покрыть поцелуями его обгоревшие губы, спрятать свое лицо у него на груди… Но я не могла — и не имела права — показывать на людях свои чувства.

Особенно перед Изабель.

Я бы рад забыться спасительным беспамятством, но если и есть на свете высшие силы, ко мне они оказались не столь милосердны. Боль от ожогов ощущаю каждой клеточкой тела, но особенно мучительно ноют ладони. Однако эта боль меркнет перед тем, что я видел детей — всего какие-то доли мгновения — и не был способен поговорить с ними…

И Вель ушла.

Я позволяю себе откинуть голову и закрыть уставшие глаза, пока ловкие пальцы Лей колдуют над моим пылающим лицом и обожженными руками, смазывая их прохладными мазями. После меня заставляют дышать каким-то отваром и пить горькие настойки. Следом, кажется, в меня силком влили целый кувшин воды.

Но усилия Лей не проходят даром. Вун самостоятельно поднимается на ноги, бросает в мою сторону короткий кивок и бредет к выходу, не обращая внимания на причитающих служанок, хвостом увязавшихся за ним.

Лей заканчивает возиться с моими ладонями, собирает грязное тряпье с пола в корзину, ставит передо мной кувшин с водой и тоже уходит.

В какой-то момент мы остаемся вдвоем — я и донна Изабель. Я еще некоторое время жду, спустится ли Вель, но… увы, она так и не возвращается.

Молчание затягивается — хотя Изабель Адальяро не спит в своем кресле, а пристально рассматривает меня со странным выражением лица. Под ее взглядом я чувствую себя неуютно. Понимаю, что больше мне здесь делать нечего. Меня не гонят, но и желанным гостем отнюдь не считают.

Не без труда поднимаюсь с удобного кресла. Благодаря стараниям Лей и ее целебному отвару боль ощущается уже не так остро, как поначалу. Разве что противная пульсация в ладонях говорит о том, что меч я не возьму в руки еще несколько дней.

— Ради чего? — раздается вдруг голос донны Адальяро.

— Что? — оборачиваюсь в недоумении.

— Ты так сильно ее хочешь, что готов был сгореть в огне на ее глазах?

Ловлю себя на том, что потрясенно качаю головой. Наверное, мне никогда не понять, что творится в головах у женщин.

— Я просто спасал лошадей.

— Чужих лошадей! Моих! — Изабель поднимается с кресла и, пошатываясь, бредет ко мне. — Какое тебе дело до чужих лошадей?

— Мне нет никакого дела до того, чьи они. Они живые, и я не хотел, чтобы они погибли страшной смертью.

— Но хотел, чтобы страшной смертью погиб мой сын.

Боги, дайте мне сил. Невольно закатываю глаза, тяжело вздыхаю — и вновь захожусь в приступе мучительного кашля.

— Я не желал смерти вашему сыну. А вот он желал моей.

— О чем ты? — напрягается донна.

— Не притворяйтесь, будто не понимаете. Когда он отправлял меня и других рабов на бойню, неужели он рассчитывал, что я выживу? Я видел радость в его глазах, когда мы ехали на Арену. Он так жаждал от меня избавиться, но при этом не вызвать гнева Вель… И в тот день представился невероятно удобный случай, не правда ли? Смерть в кровавой бойне, даже Вель не пришло бы в голову обвинять в этом своего мужа!

Столь длинная речь изматывает мое обожженное горло, и я на несколько мгновений прерываюсь, надсадно выкашливая из себя легкие. Изабель Адальяро смотрит на меня потрясенно, даже не пытаясь возражать. Отдышавшись и не услышав ни слова в ответ, продолжаю свою речь, выплескивая всю боль, накопившуюся внутри.

— Наверное, вы считали меня глупцом, который поверит в ваше великодушие? Поверит в то, что вы оставите меня в живых, получив сенаторского наследника?

— Нет, — наконец разжимает она тонкие губы. — Ты не глупец. Это мы с Диего оказались глупцами.

— О да, это было глупо, — моя обида вырывается в ответ на ее обиду, — полагать, что будете вечно издеваться над людьми безнаказанно.

— Что ж, можешь гордиться тем, как славно ты отомстил! — выплескивает горечь Изабель Адальяро.

— Да, я горжусь, — мой голос звучит на удивление спокойно, хотя мне по-прежнему не хватает дыхания и приходится делать паузу после каждого слова. — Горжусь, что стал тем, кто прекратил эту мерзость. Вы скорбите о сыне? Мне жаль Диего Адальяро. Он мог избежать смерти, если бы прислушался к Вель и ко мне. Но ведь ему не хотелось справедливости, ему хотелось крови! Так на что же вы рассчитывали после этого?

— Ты мог предупредить его… Мог пощадить… — всхлипывает она беспомощно, и по ее лицу, перепачканному гарью, серебристыми дорожками скатываются слезы.

— Господа, подобные вашему сыну, каждый год без жалости уничтожали живых людей — не за какие-то грехи, а просто ради забавы! Гнали нас на бойню, как скот, и смотрели, как мы убиваем друг друга! И после этого вы рассчитывали получить от нас пощаду?

Ее пошатывает — да так, что я опасаюсь, как бы не упала, и инстинктивно подставляю руку. Она так же инстинктивно хватается за мое саднящее предплечье, но тут же отдергивает руку, будто и сама обожглась.

— И ты решил его убить.

— Я устал повторять: ваш сын должен был остаться в живых. Это вышло случайно.

Изабель Адальяро растерянно осматривается вокруг и устало опускается в кресло, где совсем недавно сидел я. Она выглядит так жалко в своей скорби, что впервые за все время я действительно сожалею о смерти ее сына.

— Как это случилось? — тихо спрашивает она, не глядя на меня. — Я хочу знать, как умер мой сын.

— Он погиб как герой, — теперь я рад, что могу сказать правду. — Дрался, как лев, и пал в бою, защищая свою жену. Я… не успел прийти на помощь.

— Но если… если бы… — она захлебывается всхлипами, не в силах вымолвить больше ни слова.

— Если бы я успел, то бы помог ему и не позволил умереть. Клянусь жизнью своих детей.

Ее передергивает от этих слов, но она сносит их молча. Еще некоторое время я стою в ожидании, а затем поворачиваюсь и иду к выходу.

— Спасибо, — неожиданно раздается сзади едва слышный голос. Я останавливаюсь и поворачиваюсь в изумлении. Она поднимает голову и смотрит прямо на меня. — За лошадей.

====== Глава 56. Раскол ======

Комментарий к Глава 56. Раскол глава пока не бечена

Святые отцы на всех землях любят пугать грешников пеклом. Те, кто проповедует веру в Творца, уверяют, что для грешников одного пекла мало — нужно как минимум семь.

Сейчас я готов с этим согласиться. Объятая пламенем конюшня, в которую я