class="p1">– Он выглядит так, – ответила фрейлейн Вормзер с некоторой резкостью, – что вам не придется стыдиться за вашу протекцию, чего вы, вероятно, боитесь.

Леонид посмотрел на нее озадаченно. Он прижал ладонь под дых, будто хотел побороть волнение.

– Я надеюсь, – выдавил он из себя, – что он похож на вас, Вера!

Ее взгляд медленно наполнялся пониманием и удовлетворением. Она затягивала неопределенность:

– Почему Эммануил должен походить на меня?

В ажитации Леонид прошептал:

– Я просто убежден, что он – ваша копия.

Выдержав длинную паузу, Вера наконец произнесла:

– Эммануил – сын моей близкой подруги…

– Сын вашей подруги?.. – запинаясь проговорил Леонид, прежде чем понял смысл этих слов.

Снаружи громко зазвучала залихватская румба. Лицо Веры стало пугающе жестким. Заметно было, что она с трудом сохраняет спокойствие.

– Моя подруга, – сказала она, – моя близкая подруга умерла месяц назад. Она лишь на девять недель пережила своего мужа, знаменитого ученого-физика. Его замучили до смерти. Эммануил – их единственный ребенок. Его доверили мне.

– Это ужасно, действительно ужасно, – сказал Леонид после короткой паузы.

Но он не чувствовал дыхания этого ужаса. Он постепенно осознавал суть, испытывая неописуемое облегчение. У меня нет ребенка от Веры. У меня нет семнадцатилетнего сына, за которого я должен отвечать перед Амелией и перед Богом. Благодарю тебя, Господи, все останется по-старому. Все мои страхи, все страдания сегодняшнего дня были чистым воображением. Я встретился с возлюбленной, которую обманул восемнадцать лет назад. Только и всего! Трудная ситуация – и грустная, и неприятная. Но говорить о неискупленной вине – преувеличение, высокий суд. Я не какой-то Дон Жуан, это единственная история подобного рода в долгой, почти безупречной жизни. Кто бросит в меня камень? Сама Вера об этом больше не думает, она современная, независимая, свободомыслящая женщина, она находится в гуще кипучей, деятельной жизни и очень рада, что я не взял ее тогда с собой.

– Ужасно то, что происходит, – повторил он почти ликующе. Он встал, склонился к руке Веры и прижался к ней горячими губами в долгом поцелуе. К нему вернулось свойственное ему красноречие. – Клянусь вам, Вера, что к сыну вашей подруги я буду относиться как к вашему сыну. Не благодарите меня. Это я должен вас благодарить. Вы великодушны, вы одарили меня…

Вера не благодарила его. Она молчала. Она будто хотела проститься, чтобы разговор не перешел священную границу. В загроможденном салоне совсем стемнело. Вещи расплавились в бесформенную массу. Настоящий вечерний сумрак пришел на смену поддельному сумраку дождливого октябрьского дня. Только чайные розы излучали свет. Леонид чувствовал, что теперь лучше всего смыться. Все, что нужно было сказать, сказано. Каждое следующее слово могло привести на зыбкую почву морали. Прямота, отчужденность Веры запрещали малейший намек на сентиментальность. Простой такт требовал немедленно удалиться, попрощаться без ранящих душу слов. Если у этой женщины изгладился из памяти тот эпизод в Гейдельберге, зачем к нему возвращаться? Наоборот, Леонид должен радоваться, что пугавшая его встреча прошла так гладко, так быстро, – и достойно закончить визит. Но он тщетно предостерегал сам себя. Он слишком разволновался. Каждая счастливая развязка жизненного конфликта укрепляла, омолаживала его. В миниатюрной изящной даме он видел уже не муки совести, не обретение старой вины, а Веру в ее настоящем, которой он уже не боялся. Не было больше необходимости менять свою жизнь, к нему вернулось его веселое превосходство и вместе с тем – одышливая, но безумная нежность, что появилась внезапно, как призрак, дабы навечно исчезнуть и избавить его от чувства вины, – нежность к серьезной благородной женщине без притязаний. Он сложил вместе ее невесомые руки и прижал их к своей груди. Он будто воскресил те любовные переживания, которые так гнусно оборвал восемнадцать лет назад.

– Вера, дорогая, любимая Вера, – простонал он, – я так виноват перед вами. Нет слов это выразить. Вы простили меня? Вы смогли простить? Вы можете простить?

Вера смотрела в сторону, чуть отвернувшись. Как жив в его душе этот легкий отклоняющий жест! Непостижимо – ничего не исчезло! Все шло само по себе в таинственной одновременности. Ее профиль был для него открытием. Здесь стояла во плоти дочь врача Вормзера, девушка из Гейдельберга; не было больше стертого пятна в его памяти. И седые нити в волосах, вялые губы, морщины на лбу только усиливали его горько-сладкий мимолетный восторг.

– Простить? – повторила Вера его вопрос. – Это красное словцо. Я не могу. То, о чем стоит сожалеть, можно простить только самому себе.

– Да, Вера, это сто раз правда! Когда я слышу, как вы говорите, я сразу понимаю, какое неповторимое вы существо. Вы правильно сделали, что не вышли замуж. Вера, правдивость слишком хороша для брака. Не только я – всякий мужчина будет рядом с вами лжецом…

Леониду захотелось стать неотразимым мужчиной. Теперь у него хватило бы смелости притянуть Веру к себе. Но он предпочел пожаловаться:

– Я себя не простил и не прощу никогда, никогда!

Но прежде, чем он это выговорил, он простил себя раз и навсегда – удалил вину со своей совести, будто стер пятно с доски. Поэтому сказанная им фраза звучала так весело. Фрейлейн Вормзер легким движением отняла у него свои руки. Взяла со стола сумочку и перчатки.

– Мне нужно идти, – сказала она.

– Останьтесь еще на несколько минут, Вера, – прошептал он. – Мы не увидимся больше в этой жизни. Попрощайтесь со мной по-доброму, тогда я буду вспоминать о нашей встрече как о полном помиловании.

Она все еще смотрела в сторону, продолжая застегивать перчатки. Он сел на подлокотник кресла, и лицо его приблизилось к ее лицу.

– Знайте, любимая, любимая Вера, что за все эти восемнадцать лет и дня не проходило, чтобы я не страдал молча, как собака, из-за нас с вами…

Его признание не имело никакого отношения к правде или неправде. Это просто была парящая мелодия свободы и приятной грусти, что наполняли его, не пересекаясь. Хотя он близко видел ее лицо, он не заметил, какой бледной и утомленной была сейчас Вера. Перчатки она застегнула, сумочку держала в руке.

– Не лучше ли теперь, – сказала она, – разойтись?..

Но Леонида уже было не остановить.

– Знайте, любимая, что сегодня весь день, час за часом, я думал только о вас. Вы одна были в моих мыслях с самого утра. Знайте, что до последних минут я был твердо уверен, что Эммануил – ваш и мой сын. Знайте, что из-за Эммануила я был близок, очень близок к тому, чтобы уйти на пенсию, потребовать у жены развод, покинуть наш роскошный дом и