Михаил Дмитриевич побрел дальше. Где-то вверху, в далеких кронах, шумел ветер. Этот гул спускался по стволам вниз, и, наступая на толстые узловатые корни, расползшиеся по земле, Свирельников чувствовал под ногами содрогание, будто стоял на рельсах, гудевших под колесами приближающегося поезда. В какой-то момент, завидев влажную коричневую шляпку в траве, он присел на корточки, но это оказался глянцевый, высунувшийся изо мха шишковатый нарост на корне. Ему померещилось, будто все это уже с ним когда-то случалось. Много раз. И много раз еще случится. И отчаяние, скопившееся в сердце, растворится, точно капля смертельного яда, в этом океане множественных повторений, и тогда можно будет жить дальше…

Наконец он нашел сразу несколько подосиновиков, похожих на гномов в красных колпачках. Свирельников встал на колени, вынул нож, чтобы срезать, и тут его поразило, что грибы словно выстроились в некую странную, почти театральную мизансцену, таящую скрытый, но очень важный смысл. Близ большого красноголовика с уже развернувшейся постаревшей шляпкой стоял второй, поменьше, женственно изящный, а от него едва отпочковался, приподняв лист, совсем крошечный подосиновичек с чуть розовеющей, словно детский чепчик, шапочкой. И Михаил Дмитриевич сообразил: это же он, Свирельников, Светка и будущий, неродившийся ребенок. А чуть в стороне рос еще один, почти такой же, большой крепкий подосиновик, изъеденный слизнем. Возле него – второй, поменьше, а рядом, почти вплотную, третий – еще меньше: Веселкин, Тоня и Аленка…

Ну бывает же!

Озадаченный таким совпадением, он поначалу не обратил внимания, но потом, присмотревшись, осознал разницу: у «Веселкина», «Тони» и «Аленки» крапчатые ножки были покрыты каким-то красным налетом, словно их обмакнули в кровь…

И тогда он вдруг понял то, что прежде совершенно выпадало из его сознания: в квартире, когда пришли люди Алипанова, была и Аленка. Она же звонила, что заедет! И дочь стала свидетелем. Таким свидетелем, которых живыми не оставляют никогда!

И она тоже теперь лежит там…

А Светка щекочет стебельком ползающего на карачках шофера!

Вот и все! И больше ничего!

Ему стало трудно дышать, он рванул ворот рубашки так, что осыпались пуговицы. Свет в глазах померк, и показалось, вот сейчас сознание просто навсегда погаснет, не выдержав страшного понимания. Но вместо этого мозг, словно перегорающая лампочка, вдруг озарился мертвой ослепительной вспышкой, в которой до мельчайших причинно-следственных подробностей выяснилось то, что произошло. И Михаил Дмитриевич понял все сразу и до конца – и все оказалось настолько просто и чудовищно, что впору было кататься по земле и хохотать, кататься и хохотать. Хохотать до кровавых слез…

Ну, конечно, конечно, конечно – весь этот кошмар устроил Алипанов! Только он, и больше никто! Он с самого начала выжидал, кто победит в борьбе за «Фили», а потом подстроил эту слежку и убедил Свирельникова в том, что Веселкин с Тоней его заказали и от них надо избавиться. Как он умело подвел к этому! Зачем? Господи, да ради денег! Ведь он даже гонорар за работу не оговорил! Взял для отвода глаз смешной аванс. И теперь Свирельников будет платить ему всю жизнь. Всю жизнь! Считай, у хитрого мента теперь самый большой, самый контрольный-расконтрольный пакет акций «Сантехуюта»! А что осталось у него? Мертвая Аленка, мертвая Тоня и живая Светка с неизвестно чьим головастиком в брюхе!

Свирельников вскочил и стал топтать подосиновики, пока на их месте не образовалось месиво. Потом он сел, бесчувственными руками достал сигареты, закурил – табачный дым был без вкуса и запаха, как тот, что пускают на сцену во время эстрадных шоу. Да и лес в эту минуту показался совершенно нереальным, словно нарисованным на театральном заднике. Михаил Дмитриевич подумал о том, что правильнее сейчас просто умереть от сердечного приступа, уйти в темноту и таким вот необратимым способом посмеяться над расчетами золотозубой скотины Алипанова! Но сердце, как назло, почему-то не болело и даже не ныло, а только колотилось часто-часто, почти весело…

Свирельников вынул из кармана «золотой» мобильник, чтобы позвонить Алипанову, сказать, что все теперь знает и что пойдет на Петровку… Но пунктирный столбик на дисплее отсутствовал. Связи не было. И хорошо, что не было…

«Про это же никому на самом деле не расскажешь – даже Трубе! – вдруг подумал Свирельников. – Даже Трубе! Ведь если рассказать, надо объяснить, а объяснить-то невозможно!»

Он вдруг ни с того ни с сего вообразил себя монахом, пустынником, оставшимся в лесу, поселившимся прямо здесь, где все и понял, – в землянке или шалаше. Директор «Сантехуюта» представил себя седобородым и похудевшим до той красивой старческой хрупкости, какая бывает на закате только у тех, кто жил честно и совестливо. Михаил Дмитриевич даже увидел это свое будущее лицо, словно проглянувшее сквозь испещренный, черно-белый узор березового ствола. От дерева отстал большой кусок бересты с нежно-коричневой изнанкой, издали удивительно напоминающей шляпку огромного гриба.

Свирельников, заинтересовавшись, как же происходят такие вот галлюцинации, поднялся, чтобы идти к березе, но голова закружилась. Он рухнул на четвереньки, дождался, пока жуткая боль в затылке чуть стихнет, и медленно пополз к дереву. Крестик, подаренный отцом Вениамином, выпал из-за пазухи и волочился по земле, напоминая странную блесну, на которую ловят в траве неведомых сухопутных рыб…

Чем ближе Михаил Дмитриевич подползал к стволу, тем отчетливее видел: нет, это не кусок отодранной коры, а огромный белый гриб, высотой полметра, с толстой, серо-палевой, словно выточенной из мамонтового бивня ножкой и громадной лоснящейся шляпкой, величиной едва не с легковое колесо. Края шляпки были чуть приподняты, и виднелась желто-зеленая, провисшая бухтарма с трубчатыми отверстиями, похожими на пчелиные соты. Гриб оказался необычной формы: распространяясь, он уперся в березу и полукругом оброс ее – точно обнял.

Да, это был Грибной царь. Самый настоящий Грибной царь!

Он, и никто другой…

Михаил Дмитриевич подполз к нему, как нашкодивший раб к ноге властелина, и его лицо оказалось вровень с огромной шляпкой, промявшейся местами, словно жесть старого автомобиля.

– Пожалуйста, – прошептал он, даже не признаваясь себе в том, чего просит. – Ну пожалуйста! – повторил Свирельников и заплакал о том, что чудес не бывает, а дед Благушин вернулся с войны, конечно, не благодаря Грибному царю, а просто потому, что кто-то ведь должен возвращаться домой живым…

«Ну пожалуйста!»

Он не сразу ощутил, как завибрировал в кармане «золотой» мобильник. Не в силах подняться, Свирельников перевернулся на спину, достал телефон и обнаружил, что исчезнувший пунктирный столбик вдруг вырос в полную высоту.

– Аллёу! Дмитрич, ты?

– Я… – отозвался директор «Сантехуюта», глядя в бессмысленно чистое небо.

– Ты что делаешь?

– Трудно объяснить…

– Сидишь или стоишь?