За всю историю никто и никогда не видел подобного сражения и оно должно было стать решающим. Боевые стены Альянса и Республики были обескровлены. Тем не менее, несмотря на ужасающие жертвы со стороны Хевена, соотношение потерь было в пользу Республики в кораблях и, в особенности, в людях. Если бы не существование «Аполлона» – пока что развёрнутого исключительно на кораблях Хонор – никакая сила во вселенной не смогла бы помешать оставшимся у Республики Хевен СД(п) прокатиться по домашней системе Мантикоры. Тем не менее «Аполлон» существовал и то, что Хонор сделала с флотом Женевьевы Чин, будет служить смертельным напоминанием Томасу Тейсману о том, что он не сможет взять Мантикору до тех пор, пока жив Восьмой Флот.

Однако это также означало и то, что Восьмой Флот не мог оставить Мантикору без защиты. Таким образом, Восьмой Флот был официально превращён (по крайней мере, в настоящее время) во Флот Метрополии Звёздного Королевства, а Хонор Александер-Харрингтон, его командующий, обнаружила, что несмотря на относительную нехватку старшинства, она стала Адмиралом Флота Александер-Харрингтон. Это был, разумеется, только временный чин; он был связан с Флотом Метрополии и, как только они смогут найти на эту работу кого-нибудь другого, Хонор вернётся к своему постоянному рангу мантикорского четырёхзвёздного адмирала. Однако они не найдут другого человека до тех пор, пока не найдут ещё один оснащённый «Аполлоном» флот. И до тех пор Хонор – как и её корабли – были поставлены на мёртвые якоря в столичной системе так, как будто каждый из них был приварен к «Гефесту» или «Вулкану».

И Хонор, единственная из участвовавших в сражении командующих Альянса, вышла из бойни живой. Именно она получила все лавры победы, восхваляемая репортёрами как «величайший из командующих флотами своего поколения». И мантикорская публика, до глубины души потрясённая дерзостью хевенитской атаки и её ужасающими жертвами и перепуганная тем, насколько близко был к успеху Лестер Турвиль, присвоила звание своей героини и спасительницы Хонор.

Не Себастьяну д’Орвилю, пожертвовавшему своей жизнью зная, что он и все его люди погибнут. Если бы д’Орвиль решительно не парировал первый удар, то тот опустошил бы всю систему Мантикоры, вне зависимости от того, что сделали бы Кьюзак и Хонор, и, чтобы сделать это, он и его флот погибли на своём посту.

Не Феодосии Кьюзак, Третий Флот которой попал прямо в смертельный капкан. Которая сделала всё верно, но тем не менее попала в мясорубку, уничтожившую Третий Флот точно также, как уничтожила бы и Восьмой, будь на её месте Хонор.

И не Алистеру МакКеону, погибшему, как и многие тысячи других, исполняя то, что исполнял всегда – свой долг. Защищая звёздную нацию, которую любил, и королеву, которую почитал. Повинуясь приказам адмирала, пославшего его, не ведя того, на смерть… и даже не имевшей возможности попрощаться с ним.

Славословие и лесть обжигали язык Хонор точно также, как и пепел погребального костра Феникса и она чувствовала мрак за стенами детской. Мрак будущего, полного неопределённости и опасностей после столь жестокой демонстрации боевой мощи и тяжелейших потерь обеих сторон. Мрак нового кошмарного кровавого счёта, лёгшего между Звёздным Королевством и Республикой. Из столь чудовищной битвы вырастут ненависть и ужас, со всеми мрачными последствиями для будущего исхода войны.

И мрак прошлого. Мрак памяти и скорби. Воспоминания о тех, кто ушёл, о тех, кого она больше никогда не увидит.

Её голос продолжал звучать, её глаза, ведомые памятью, рефлекторно двигались по странице, однако сейчас она вновь слышала собственные слова.

«Затем Дэвид обнаружил, что продолжает держать что-то в руке, что-то мягкое и тяжёлое. Когда он поднял это что-то, чтобы рассмотреть его поближе, оно вспыхнуло в солнечном свете. Это было то перо, которое дал ему Феникс, перо из хвоста. Перо из хвоста?… Но ведь хвост Феникса имел цвет синего сапфира. А перо в его руке сияло чистейшим золотом.

Позади Дэвида что-то зашевелилось. Назло себе он взглянул на пепелище. И широко распахнул рот. Посреди белесого пепла и рдеющих углей было некое движение. Что-то выбиралось оттуда наружу. Звуки всё усиливались и приобретали всё большую определённость. Головни потрескивали, пепел летел в стороны, тлеющие уголья расступались. Затем, подобное пробивающемуся из под земли ростку, раскачиваясь на ветерке показалось нечто бледное и сияющее. Оно казалось ласкающими воздух крохотными язычками пламени… Нет, не огонь! Хохолок золотых перьев!… Напор снизу поднял в воздух пепел из середины кострища, роскошное облачко пепла поплыло по ветру, солнечный свет заиграл на сверкающем оперении. И из остатков костра появилась великолепная птица.»

Картина старинной истории растрогала Хонор. Так было всегда, но на этот раз отличалось.

– »Это Феникс, – услышала она свой голос, – это должен быть Феникс! Но это был новый, другой Феникс. Он был юн и дик, с неистовыми янтарными глазами; его хохолок был высок и горд, его тело было поджарым мускулистым телом охотника, его крылья были длинны, узки и выгнуты по соколиному, клюв огромен, а когти остры как бритвы и изогнуты. И всё это от хохолка до когтей сияло золотом, на котором тысячами ослепительных бликов играло солнце.

Птица расправила крылья, стряхнула с хвоста пепел и начала прихорашиваться. Каждое её движение походило на бесшумный всполох.

– Феникс, – прошептал Дэвид. – Феникс».

Хонор видела Алистера в Фениксе, слышала себя в древнем Дэвиде. Слышала тоску, жажду, желание возродить всех тех, кого она потеряла, всего утраченного вселенной.

«Птица повернулась было к Дэвиду, посмотрев на него дикими, бесстрашными глазами, затем снова продолжила прихорашиваться. Внезапно она остановилась и вскинула голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Тогда и Дэвид услышал, что же привлекло внимание Феникса: крик ниже по склону горы, теперь уже более громкий и отчётливый, возбуждённый и ликующий. Он вздрогнул и взглянул вниз. Учёный мчался по козлиной тропке с такой скоростью, с какой только могли его нести его длинные ноги – и размахивал винтовкой.

– Феникс! – закричал Дэвид. – Лети! Лети, Феникс!

Птица с любопытством, но непонимающе, посмотрела сначала на Учёного, а затем на Дэвида. Парализованный страхом, Дэвид продолжал стоять на коленях до тех пор, пока Учёный не выбрался на открытое место и не вскинул оружие. Пуля полетела, жужжа, как огромный шершень, и по уступу раскатилось эхо выстрела.

– Лети, Феникс! – рыдал Дэвид. Вторая пуля устремилась к птице и отбила мелкие крошки скалы от внутренней стены уступа.

– Ну, лети же, лети! – Дэвид вскочил и бросился между птицей и Учёным. – Это я, – кричал он. – Это я, Дэвид! – Птица внимательно пригляделась к нему и в её глазах заиграл свет, как будто бы имя что-то всколыхнуло в ней и почти, но не совсем, коснулось старой памяти. Она нерешительно вытянула крыло и его кончиком слегка коснулось лба Дэвида, оставив на нём горящую холодом метку.

– Убирайся от этой птицы, ты, маленький идиот! – орал Учёный. – УБИРАЙСЯ!