на «уральском поезде», ехал в гости к деду, ветерану Красной армии, который, получив в свои уже преклонные годы университетское образование, заведовал секретной-пресекретной лабораторией, занимавшейся секретными-пресекретными научными исследованиями. И пока они, взявшись за руки, шли от вокзала к дому, дед, энергичный мужчина, которому на вид было не больше сорока (но понятно, что на самом деле он был гораздо старше), рассказывал ребенку о своих научных достижениях, но внук (ребенок же) заставлял его рассказывать истории про революцию и войну с белыми и с иностранными интервентами, на что дед (старик же) соглашался с превеликим удовольствием. Ну вот, в общем-то, и всё. То, как рассказ восприняли читатели, стало самым настоящим событием.

Тут надо сказать, что больше всего удивился сам автор. Ну и главный редактор, который прочитал рассказ с карандашом в руке, исправляя опечатки, и составил о текстике не очень лестное мнение. В редакцию журнала стали приходить письма с просьбами напечатать еще рассказы этого «не известного никому Иванова», этого «воодушевляющего на подвиги Иванова», «писателя, который верит в светлое будущее», «автора, внушающего веру в завтрашний день, за который мы сражаемся»; письма эти приходили из Москвы и Петрограда, но также с почты несли письма солдат и политических активистов из самых далеких уголков страны, и все эти люди увидели в образе деда себя, а главред от происходящего начал страдать бессонницей: ведь он был марксистом, верил в диалектический материализм, но не был догматиком, и, как любой хороший марксист, читал не только Маркса, но также Гегеля и Фейербаха (и даже Канта), и весело смеялся, перечитывая Лихтенберга, и в свое время читал Монтеня и Паскаля, и также был хорошо знаком с писаниями Фурье, и теперь все никак не мог поверить в то, что среди стольких приличных вещей (впрочем, честнее сказать будет — среди некоторых приличных вещей), опубликованных в журнале, именно этот рассказец, слюняво-сентиментальный и абсолютно ненаучный, вызвал такое оживление среди граждан Страны Советов.

Что-то тут не так, подумал он. Естественно, не только главред не спал этой ночью. Еще не спал Иванов, пьяный от славы и водки: он решил отпраздновать свой успех сначала в самых дешевых злачных местах Москвы, а уж потом в Доме литераторов, где отужинал с четырьмя друзьями, которые походили на четырех всадников Апокалипсиса. Начиная с этого момента у Иванова просили только научно-фантастические рассказы и тот, прекрасно понимая, чем обязан первому (написанному, как бы это сказать, на ощупь), повторил формулу успеха с вариантами, кои извлекал из глубокого источника русской литературы и каких-нибудь публикаций по химии, биологии, медицины и астрономии, которые собирал в своей комнате подобно ростовщику, что собирает долговые расписки, неоплаченные векселя и подлежащие оплате чеки. Таким образом Иванов стал известен во всех уголках Советского Союза, быстро приобрел статус профессионального литератора — человека, который живет исключительно на гонорары от своих книг, — и стал посещать конференции и лекции в университетах и на фабриках, а за честь опубликовать его соперничали литературные журналы и газеты.

Но ничто не вечно под луной, и формула «светлое будущее плюс герой, который в прошлом поспособствовал наступлению этого светлого будущего, плюс мальчик (или девочка), что в будущем, уже наступившем в рассказе, наслаждаются всеми сыплющимися как из рога изобилия благами коммунистического прогресса», тоже устарела. Когда Анский познакомился с Ивановым, тот уже не мог похвастаться мгновенно распродаваемыми тиражами, его романы и рассказы, которые многие считали пошлыми и отвратно написанными, уже не вызывали в массах такого энтузиазма, как в прошлом. Но Иванов продолжал писать, его продолжали публиковать, и он продолжал получать наличные за свои видения Новой Аркадии. И он все еще был членом партии. И состоял в «Ассоциации революционных писателей». Имя его фигурировало в официальных списках советских творцов. Внешне он казался счастливым человеком (к тому же холостяком), обладателем просторной комнаты в одном из домов в хорошем районе Москвы; время от времени он встречался с проститутками (увы, уже не такими молодыми), каковые встречи кончались обычно песнями и слезами, а также обедал в ресторане писателей и поэтов по крайней мере четыре раза в неделю.

А вот внутри, тем не менее, Иванову чего-то недоставало. Он чувствовал, что ему нужно сделать решительный, смелый шаг. Ждал момент, когда гусеница с прощальной улыбкой превратится в бабочку. И тогда появился молодой еврей Анский со своими дурацкими идеями, рассказами о грандиозных сибирских пейзажах и путешествиях в проклятые земли — самый настоящий источник дикого опыта, которым может обладать восемнадцатилетний юноша. Но Иванову тоже было когда-то восемнадцать, однако его опыт даже в самом дальнем приближении не походил на то, о чем рассказывал Анский. Возможно, подумал писатель, это все из-за того, что он — еврей, а я нет. Но вскоре отбросил эту идею. Возможно, это все из-за его невежества, подумал он. И его импульсивного характера. Его презрения к нормам, что правят нашей жизнью — и даже жизнями буржуазии. А потом Иванов задумался о том, как отвратительны оказываются артисты и юные литераторы, когда рассмотришь их поближе. Он подумал о Маяковском, которого знал, с которым даже как-то общался лично (кажется, два раза), о его огромном самомнении, которое, возможно, скрывало отсутствие любви к ближнему, то, что ближний был ему не интересен, о его безмерной жажде славы. А потом он подумал о Лермонтове и Пушкине, об их раздутой славе — словно бы они были звездами кино или оперными примадоннами. О Нижинском. Гурове. Надсоне. Блоке (которого знал лично и находил невыносимым). Сплошной балласт для настоящего искусства, подумал он. Они воображают себя солнцами и сжигают все на своем пути, но они не солнце, а лишь заблудившиеся метеориты, на которые никто, в глубине души, не обращает внимания. Они унижают, но не обжигают. И в финале — что? Они оказываются сами унижены, причем унижены по-настоящему: им дают пинка, их оплевывают, над ними издеваются, их уродуют — вот что такое настоящее унижение, им преподают урок, унижают абсолютно.

Для Иванова настоящий писатель, художник и творец — это всегда человек ответственный и зрелый. Настоящий писатель должен уметь слушать и действовать в нужный момент. Он должен быть умеренно оппозиционным и умеренно образованным. Слишком хорошее образование вызывает зависть и злоречие. Слишком откровенный оппортунизм вызывает подозрения. Настоящий писатель должен быть умеренно спокойным, здравомыслящим человеком. Говорить не слишком много и не провоцировать полемику. Он должен быть умеренно общительным и не заводить себе врагов на пустом месте. В особенности он не должен поднимать голос в чью-то защиту или в осуждение — во всяком случае, пока все остальные этого не сделают. Настоящий писатель должен понимать, что за ним стоит Ассоциация писателей,