Меня немного удивлял де Отрош. Несомненно, он успел прочесть письмо мадам Дардонвилль до моего прихода, а между тем я не заметил у него особенно приподнятого настроения. Подумав немного, я решил, что он, по всей вероятности, еще не познакомился с его содержанием. Может быть, рассыльный еще не вернулся. Или же письмо, выданное ему сегодня, было не от мадам Дардонвилль и в нем заключались лишь маловажные известия. Наконец могло случиться, что я ошибся и его имя вовсе не было тогда произнесено на почтамте. Но если он действительно получил то письмо, которое я имел в виду, то оно не произвело на него никакого впечатления. Я ожидал совершенно другого эффекта. Разумеется, я не думал, что он потеряет голову от радости и сразу станет изливаться мне, но спокойствие и равнодушие, с которым он разговаривал со мной, все же удивили меня. Ведь он все время говорил только о Депаре и возмущался своим сходством с этим шулером! Нет, без сомнения, он еще не прочел письма — письма, делавшего его одновременно и женихом любимой девушки, и обладателем крупного состояния.

Мне не трудно было положить конец моему недоумению. Для этого нужно было только задать Луи один вопрос. Какое-то смутное предчувствие опасности побуждало меня сделать это, но затем я вспомнил про просьбу мадам Дардонвилль и решил молчать. К тому же мне не хотелось вмешиваться в личные дела моего друга. В конце концов бояться было нечего. Луи попросту еще не узнал, какое счастье его ожидает. Письмо еще не успело дойти до него. Оно придет со следующим почтовым пароходом…

В это мгновение я очутился перед домом Адели. Я поднялся на обросшую виноградом веранду. При звуке моих шагов в одном из окон поднялись зеленые жалюзи, и на меня глянули милые карие глаза… Все мысли о Луи и его делах вылетели у меня из головы. Я мог думать только об Адели.

Глава X

ЕЩЕ ОДНО ПИСЬМО

Мои друзья из Нового Орлеана не забыли меня за время отсутствия. Они по-прежнему отличались гостеприимством, и я снова стал часто бывать у них. У меня было что порассказать. Моя поездка по прериям была богата приключениями, которыми я мог щегольнуть. Мне приятно было думать, что Адель внимательно слушает меня. Впрочем, и Луи иногда становился внимательным, в особенности тогда, когда я начинал распространяться о достоинствах Олимпии. В такие минуты я старался подметить какие-нибудь признаки ревности у Адели, но она ничем не выдавала себя. Она только предпочитала слушать про диковины, виденные мною в прериях, чем про Олимпию. Впрочем, это можно было объяснить склонностью к романтике. Ведь лихие всадники прерий, с перьями на голове и татуировкой на теле, — эти рыцари девятнадцатого века — не менее увлекательны, чем рыцари средних веков. Они ничуть не уступают последним в смысле храбрости, а по дикости нравов лишь немного превосходят их.

Вскоре я стал посещать дом на улице Бургонь ежедневно. Хотя мои мысли и были заняты Аделью, однако я все же внимательно присматривался и к Луи. Я ждал каких-нибудь признаков, которые указали бы на то, что он получил письмо мадам Дардонвилль, но ничего не замечал. По-видимому, письмо задержалось в пути. Положение мое становилось двусмысленным: я мог одним словом осчастливить моего друга, а между тем обещание, данное мною мадам Дардонвилль, мешало мне произнести это слово. Как меня иногда подмывало проговориться! Ведь осчастливить другого почти так же приятно, как самому испытать счастье.

Прошла неделя, и все еще не заметно было ни малейших признаков того, что Луи получил письмо. За это время из Сен-Луи пришло два почтовых парохода — я наводил справки, — но письма все еще не было.

Может быть, мадам Дардонвилль вовсе не писала Луи? Или же письмо ее пропало?

Впрочем, первое предположение отпадало: ведь она сама мне говорила, что отправила письмо. Второе же казалось вполне возможным, если принять во внимание тогдашние порядки на американской почте и необычайные случаи, которые иногда происходили с корреспонденцией, перевозимой по большим рекам Запада.

Но, с другой стороны, между Сен-Луи и Новым Орлеаном почта никогда не перегружалась. Где же могло затеряться письмо?

Я недоумевал, и даже больше, я начал тревожиться о судьбе послания мадам Дардонвилль. Иногда смутное предчувствие превращалось в более определенное опасение, в особенности когда я вспомнил про инцидент на почтамте в день моего возвращения. Кто-то спрашивал корреспонденцию на имя Луи де Отроша — я отлично расслышал это имя, хотя говоривший произнес его тихо и не особенно внятно.

Получил ли в тот день де Отрош письмо из Сен-Луи или нет? По причинам, о которых я говорил выше, я ни разу не спросил его об этом. Но теперь я решил, что мне не следует дольше молчать. Быть может, мой вопрос удивит и заинтригует его. Но мне это было все равно. Я хотел получить от него определенный ответ. Меня тревожило смутное подозрение.

Наконец я решил зайти к моему приятелю и поговорить с ним, не обращая внимания ни на что.

Как раз в тот момент, когда я собирался выйти, раздался нетерпеливый стук в дверь. Оказалось, что это сам де Отрош, и притом сильно чем-то взволнованный.

— Что это означает? — воскликнул он, войдя. — Я только что получил письмо от мадам Дардонвилль и ничего не могу понять. Она упоминает о каком-то завещании… о каких-то условиях… об Олимпии… В чем дело? Вы недавно виделись с мадам Дардонвилль. Быть может, вы сумеете мне объяснить, о чем тут говорится.

С этими словами Луи вынул из кармана письмо и передал его мне. Я открыл конверт и прочел следующее:

«Дорогой Луи!

С тех пор как я отправила вам письмо с копией завещания моего покойного мужа, в моих планах произошла перемена. Оказалось, что дела, связанные с получением наследства, задержат меня на неделю дольше, чем я предполагала. Поэтому предлагаю вам, если это письмо застанет вас еще в Новом Орлеане, приехать к нам вместе с Аделью и затем вернуться всем вместе. Может быть,