Олимпией, и он всегда при этом краснел, что еще больше подтверждало мои догадки.

Таким образом, я стал членом кружка моих новых друзей и в течение трех месяцев постоянно вращался в их обществе.

Нелегко мне было вырваться из этого заколдованного круга удовольствий. Когда пробил час разлуки, мне стало очень грустно, но пришлось подчиниться необходимости. Впрочем, я решил при первой возможности вернуться в Новый Орлеан.

А уехать было действительно необходимо. Июльское солнце пылало и жгло все вокруг, и в городе уже начали появляться признаки ежегодной эпидемии желтой лихорадки. Везде бродил грозный призрак, намечая себе жертвы. В предместьях, населенных беднотою, на многих дверях был начертан большой красный крест, свидетельствовавший о том, что страшная болезнь побывала тут.

С моей стороны было бы безумием подвергать себя риску захворать, когда можно было так легко избежать этого. Стоило только сесть на пароход, чтобы через сутки оказаться вне опасности. Там, на севере, было много городов, где я мог отлично прожить лето.

Четыре крупных центра — Питтсбург, Луисвилль, Цинциннати и Сен-Луи — находились вне пределов распространения эпидемии, и я мог поехать в любой из этих городов. Но меня тянуло взглянуть на прерии, на эти бесконечные зеленые равнины, о которых я столько мечтал в детстве. А чтобы попасть туда, я должен был проехать через Сен-Луи. Поэтому я и решил сначала направиться туда.

Я с грустью расстался с моими друзьями. Они не боялись желтой лихорадки, и им не нужно было спасаться от нее: они выросли в этом климате, и зараза была для них не страшна. Впрочем, они обычно уезжали на жаркое время, когда в делах начинался полный застой, в одно из дачных мест на берегу озера Понтшартрен.

Я надеялся убедить их поехать на этот раз вместе со мной в Сен-Луи, но мой приятель, несмотря на свое явное желание сопровождать меня, отказался. Я тогда еще не знал, что к этому побуждала его деликатность.

Мои друзья взяли с меня слово, что я вернусь, как только начнутся морозы, с наступлением которых лихорадка мгновенно прекращается.

— Нет, я не верю, чтобы вы вернулись так скоро, — говорила Адель с задумчивым видом. — Вам так понравится Сен-Луи, что вы не захотите оттуда уезжать. Быть может, когда вы познакомитесь с Олимпией…

— Что будет тогда?

— Она красива… богата…

— Все это интересует скорее вашего брата. Если бы я стал ухаживать за Олимпией, то лишь в качестве его посредника.

— Ого! Ему грозит большая опасность!

— Луи нечего бояться соперников. Но я не шутя очень хотел бы войти с ним в соглашение.

— На какой предмет?

— Я предложил бы ему защищать мои интересы, а я между тем постараюсь помочь ему в Сен-Луи.

— Где же это он может защищать ваши интересы?

— Здесь, у себя дома.

Карие глаза Адели посмотрели на меня с притворным изумлением. Но она не могла долго выдержать, расхохоталась и, кинув мне лукавый взгляд, крикнула по-французски:

— Итак, до свиданья! До первых морозов!

Луи уже ждал меня, он хотел проводить меня на пристань. Поспешно простившись с Аделью, я вышел к нему на веранду.

Час спустя волны великой Миссисипи, «Отца рек», уже несли меня на север.

Глава VIII

ВИЛЛА ДАРДОНВИЛЛЕЙ

Вскоре после моего приезда в Сен-Луи я отправился с визитом к семье Дардонвиллей. Луи дал мне к ним письмо. Оно было запечатано, и я не мог познакомиться с его содержанием, но, судя по тому, как меня приняли, я решил, что мой друг горячо расхвалил меня. Друзья моего приятеля сразу отнеслись ко мне как к близкому человеку.

Дардонвилли жили не в самом городе, а на собственной вилле, на расстоянии одной мили от Сен-Луи. Дом стоял на возвышении на самом берегу Миссисипи. Как красив был вид оттуда! Внизу протекала широкая, величественная река, а за ней простирались до самого горизонта поросшие лесом равнины Иллинойса, словно сине-зеленое безграничное море.

Трудно было представить себе более очаровательное жилище, чем эта вилла. Не я один восхищался ею. Там постоянно собиралось многочисленное общество. Дардонвилль, разбогатев, удалился от дел и жил на отдыхе, принимая у себя друзей. Стоит ли добавлять, что у него их было множество?

Больше всего там бывала молодежь. Легко было понять, что привлекало всех этих сыновей богатых торговцев и плантаторов и молодых офицеров из соседнего гарнизона. Не погреб Дардонвилля, не его тонкие обеды и роскошные праздники являлись главной приманкой. Молодых людей гораздо сильнее интересовала Олимпия.

Олимпия — богатая наследница, красавица, очаровательная во всех отношениях.

Она была еще совсем юна, но в этом теплом климате она рано развилась, и ее безукоризненно стройная фигура уже придавала ей вид взрослой девушки. Однако она, казалось, не сознавала своей красоты, несмотря на всеобщее восхищение.

Было бы вполне естественно, если бы я влюбился в нее. К счастью, мое сердце было уже занято. Говорю, «к счастью», хотя я сознавал, что ее избранник будет достоин зависти; но зато как сильно пришлось бы страдать тому, кто, любя ее, не сумел бы вызвать в ней ответное чувство!

Быть может, именно мое равнодушие к ее дочери и привлекло ко мне симпатии мадам Дардонвилль, или же письмо моего приятеля оказало на нее влияние. Я не знал этого наверное. Но с самого начала нашего знакомства она стала относиться ко мне как к близкому другу и всегда оказывала мне большое доверие.

Таким образом я вскоре узнал от нее, о какой судьбе она и ее муж мечтали для Олимпии: они надеялись увидеть ее женой Луи де Отроша, разумеется, если она сама этого захочет. Оказалось, что мне и не придется защищать интересы моего друга. Все симпатии родителей Олимпии были на его стороне, и ему при таких условиях нечего было бояться своих многочисленных соперников, несмотря на