Тем не менее между ними возникает симпатия, похожая на вооруженный нейтралитет.

– Если бы не дурь, я бы взорвала себе голову.

Больше она ничего не добавляет. Стар одержима желанием стереть Среду в порошок, уничтожение в ее восприятии расцветает, вырывается из пошлой оболочки человеческого тела оргастическим гейзером, а ядерный гриб приобретает статус поэзии. Она окончательно, бесповоротно рехнулась, но ее рассудительность и что-то сексуальное, магическое, испорченное и искреннее срывает нам башню. Мы совершенно друга на друга не похожи, но у всех в голове крутится одна и та же идея.

– Почему тебя так тянет разрушать?

– От созидания меня тошнит, – пожимает плечами Стар. – Я всего лишь поддерживаю равновесие – на работе создаю клетки для геймеров, а после работы что-нибудь уничтожаю.

– А как же женская психология? – посмеивается Гарри. – Тенденция создавать? Тяга к материнству?

Стар фыркает.

– Материнство – это уродливая несмешная шутка. Если мне суждено стать матерью, я хочу родить атомную бомбу.

В голове играет бас-бочка. Кажется, я хочу еще таблеток. Кажется, я люблю тебя, Стар.

Залив давно умер, как и сам город, щеголяющий гримом посаженного на электрический стул Терца Драйвера. Каждый раз, когда я смотрел на холм Тиа-Сити с окраины, вспоминал электрический венец вокруг головы Терца в тот момент, когда безвкусная лента из железных шариков, похожая на модель ДНК, заставила синтет-волынщика умереть. Терцу не хватало цвета, поэтому он покупал краски и стихийно выливал их на руки, лицо, одежду, но внутри был мертв задолго до того, как покончил собой. Урбанистический нимб отправил его к праотцам, а волынка свалилась с колен и издала хрип подыхающего удава прямо в веб-камеру. Драйвер был одним из самых известных синтет-музыкантов – хотя бы потому, что вой его жуткого инструмента заставлял волосы шевелиться, а в подгнивающем Тиа-Сити все хотят, чтобы их пробрало до самого нутра.

Мы с Гарри стояли на причале на внешнем круге города и слушали, как вода бьется об опоры. Она плескала и захлебывалась собственной пеной. Порт остался поодаль, а здесь теснились стальные коробки для катеров и снастей, гаражи для юрких «стеллсов» на воздушной подушке и нелегальные склады для отгрузки контрабанды. Священник натянул капюшон так, что лица не было видно, – только огонек от сигареты, зажатой во рту; руки он держал в карманах. Увидев проплывающую мимо требуху, я почувствовал себя неуютно. Дверь, покрытая ржавыми дорожками, напоминала разделочную доску. Она была намертво закрыта, между листами змеился сварочный шов.

– Воняет, – буркнул Гарри.

Священник повернулся и пнул дверь.

– Есть дело, открывайте.

Никто не выходил. Гарри нетерпеливо ударил железным носком ботинка о преграду, по причалу разнесся грохот.

– Какого хрена надо? – поинтересовался невидимый динамик.

Гарри задрал лицо вверх, высматривая источник звука в переплетении несущих конструкций крыши. Затем он оскалился, поднял руку и показал средний палец.

– А, блудный сын. Вот уж кого не ждали. Сейчас Сатори откроет.

Звук отключился, и некоторое время мы со священником стояли, глядя друг на друга. Гарри так и не надел свалившийся капюшон; мне даже казалось, что сейчас он стесняется своей одежды. Я уже все понял, но ни удивляться, ни спрашивать не было нужды. Дверь открылась бесшумно, за ней стоял худой мужик в рабочем халате цвета хаки, на котором расползлись грязноватые пятна. Одной рукой «хирург» придерживал дверь, а другой подкидывал скальпель. Выражение невнятных серо-зеленых глаз ни о чем не говорило.

– Мы пришли узнать о метках и «пыли», – сухо сообщил Гарри.

Мужик нахмурился, одарил тяжелым взглядом, не переставая крутить между пальцами ручку скальпеля. Под глазами негостеприимного хозяина набрякли синеватые мешки, темные волосы были коротко и неаккуратно пострижены. Впускать нас он не спешил.

– Поздоровался бы. А это кто? – кивнул он на меня. – Хотя я узнал… Тот парень из Сети. Я – Сатори, местный мясник.

Сатори скрестил руки и придержал дверь ногой. С внутренней стороны рук шла мозаика старых надрезов, от плеча – и вниз, к запястью; шрамы перекрещивались, образуя бледно-розовую решетку. На японца он похож не был.

– Добро пожаловать в наш дом. Мы называем его Бойней.

Никаких прелюдий. Помещение, похожее на ванную, – кафельный пол и ряд старых раковин у стенки, несколько каталок и бесконечное количество разных пузырьков и аптечных упаковок. К металлическому стеллажу, на котором лежали прямоугольные контейнеры, прислонился съехавший пакет, до краев наполненный тряпьем и скомканными одноразовыми простынями. Серое тело на одной из каталок, плохо прикрытое таким же серым чехлом, зияло мокрым провалом на месте живота. Острый дух лекарств вышибал слезу.

«Вы ведь хотели серьезную игру, правда?»

– Где все остальные? – Гарри остановился прикурить. – Я вижу одно дерьмо.

– Я тоже его вижу, – нагло уставился на священника Сатори и опять крутанул скальпель.

Он подошел к черному прямоугольнику лестничного проема, ведущего вниз, и начал медленно погружаться, пока над полом не осталась одна голова.

– Теперь мы все делаем в бункере, – бросил он священнику. – Так удобнее.

Широкие, покрытые выпуклостями ступени громыхали жестяными листами. Один из хирургов был в маске и оперировал темнокожую женщину, его руки, обтянутые длинными, почти до локтя, перчатками, ловко перемещались над развороченным торсом клиентки. Оборудование стоило внимания – электронные скальпели, зажимы, сканеры, инъекторы, контейнеры с самоохлаждением, в которых уже темнел товар, блестящие операционные столы, справочные терминалы, похожее на тренажер для выхода в Среду кресло, настоящее назначение которого мне было неизвестно. Вмонтированные в потолок круглые лампы высвечивали каждую мелочь. О стенках никто не думал – бункер остался таким же, как его построили. Всюду виднелись длинные койки, множество небольших раковин, столики на колесах, заваленные лекарствами и врачебными инструментами.

Холод пробирал до костей, от потока воздуха из кондиционеров щипало нос и глотку – скорее всего, антибактериальные добавки. На одном из пустых столов устроился, подложив под голову валик, похожий на проповедника бородатый тип. Он наблюдал за скачками Рейтинга, загибая пальцы, пара других охотников и хирургов во что-то играли. Инфоэкран показывал смурное лицо По, который обещал, что квест «Тьма на троих» не похож ни на что из существующего ныне. Верилось с трудом, но подведенные глаза главного гота Сети выглядели убедительно; казалось, что ему незачем обманывать, что он такой же мертвый, как и все вокруг, а потому равнодушен к деньгам от агентов Корпорации.

Сатори тем временем вытер свободную руку о штаны, уселся на разболтанный стул и начал говорить. Что-то в нем привлекало – перешедшая в новое качество, сконцентрированная равнодушная самоуверенность Гарри, – но с каждым словом, которые сухо отделяли губы хирурга, становилось понятно, что он ничуть не солгал, когда представлялся. Мне доводилось встречаться с подонками всех мастей, но бесстыжий взгляд хирурга я мог вынести с трудом. Он как будто проецировал на нас карту надрезов. Сатори не выглядел живым – двигающаяся, расчетливая, уверенная в себе и желающая получать удовольствия мумия.