Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Длинное отступление у меня получилось.
Вот Ты, сыночек, когда книжки свои пишешь — Ты тоже часто уходишь от темы и делаешь отступления. Частенько эти отступления бывают длиннее основной мысли, и если с этим не считаться, можно в Твоих книгах заплутать и ничего не понять. Для многих людей это является доказательством, что Ты, сыночек, никакой не литератор, мастерством не владеешь, а имеешь пристрастие к письму, манию письма — графоманию то есть. Так пишут о Тебе умники, которые литературу изучают и в творчестве других копаются. Ты некоторых из них, сыночек, слушай и внимай. Но делай по-своему, ведь часто это просто завистники, литературные импотенты, которые знают, как надо делать то и это, но сами ничего сделать не в состоянии и свою горькую печаль выливают потому на других в виде помоев. А я эти Твои отступления люблю, Ты в них интересные истории рассказываешь, о которых я при жизни и понятия не имела.
Да, и вот я, Тебе, сыночек, говорю, что после всех переживаний в амфитеатре хотела спокойствие обрести и чем-то радостным и позитивным наполнить остаток моего дня рождения. Тогда я на фейс-то зашла, решила Твои записи почитать. Но только Твои записи совсем радости и успокоения не приносят, они адски грустные. Будто Ты сам себя к печали кандалами приковал и только в печальном видишь смысл, словно лишь печаль Тебя привлекает и только в ней Ты вдохновение находишь. А Ты ведь совсем не такой! Ты ребенком веселый был, коленца всякие выкидывал, все смеялся и других смешил. Грустным тоже бывал, конечно, но не больше, чем остальные, да вдобавок печаль свою от людей скрывал, в себе носил. Плакать стыдился, и даже когда поплакать бы и надо, душу облегчить, только губы закусывал и плакал в сердце своем. Но помню, как все-таки я застала Тебя плачущим: Тебя растрогала судьба того немецкого парня из Будапешта, Ты ведь и сам хотел быть таким.
А потом Ты только однажды плакал при мне — когда закончилась Твоя первая любовь: Ты верил, что она будет вечной. И я тогда сказала, что в самом словосочетании «вечная любовь» содержится обман, это то же самое, что и «вечное перо». Но Ты слушать не хотел, продолжал любить, а она те же стихи уже другому в письмах посылала. Ты не хотел верить, что когда-нибудь эта боль отступит и Ты будешь вспоминать свою первую любовь с улыбкой, и единственное, что от нее останется — переоцененное прилагательное «первая». Переоцененное потому, что куда более важными окажутся следующие любови, а самой-самой важной — вообще последняя. Ты уж достаточно в своей жизни любовей испытал, чтобы признать, что твоя старая матушка права была, не так ли, сыночек?
Но вернемся к Твоим писаниям.
Вот напишешь две страницы — и в эти две страницы пять трагедий впихнешь.
Все-то у Тебя друг друга без конца предают, страдания друг другу причиняют, жены не любят мужей, мужья засыпают в чужих постелях, дети теряют родителей, родители детей, священники призвание, а монахини чистоту. Человеческое счастье Ты пытаешься измерить в процентах, любовь приравниваешь к сексуальному желанию, чувства на молекулы разбираешь, сокровенное вписываешь в анкеты, грех, как Эйнштейн, препарируешь, каждый мозг норовишь изучать в томографе, чтобы индивидуальность и смысл и даже душу на диаграммах увидеть. В Боге Ты сомневаешься, в ад не веришь. У Тебя нет ничего абсолютного, ни добра, ни зла в чистом виде, абсолютна для Тебя только скорость света в пустоте. Поэзию Ты мешаешь с физикой, мистику называешь суеверием, а если что-то невозможно измерить или объяснить с помощью уравнения — это Ты либо молчанием обходишь, либо презрением обдаешь. Тогда на кой, сыночек, в Церковь-то Ты ходишь, свечки за нас с Леоном ставишь? Ты растерян или боишься, вдруг и правда что-то перед самым Началом было и после самого конца будет, чего еще пока ни в одной теории описать не смогли, потому что этот Проект и правда был грандиозным. И на всей Земле единственные, кто хоть что-то смог в том уразуметь, — неказистый Хокинг, да еще Млодинов, что написали о том книгу, и она у нас в аду большим успехом пользуется и вокруг нее много разговоров ходит.
Этот Хокинг считает, что Бог в Проекте участия принимать не должен был, хотя и мог, что Он при возникновении Вселенной был совершенно ни при чем. В этом, сыночек, признай, есть адский размах и дерзость, и я нисколько не сомневаюсь, что с господином Хокингом на Страшном суде быстро разберутся и непременно к нам направят, без права пересмотра приговора. Тем более что он ересь свою без конца повторяет и в газетах с большим тиражом. Вот недавно хотел понравиться английской газете «Гардиан» и усиленно богохульствовал, говоря — я процитирую, сыночек: «Вера в Небеса обетованные или в загробную жизнь — всего лишь сказка для людей, которые боятся темноты и небытия». Рассуждая о человеческом мозге, он сравнил его с «совершеннейшим компьютером» и заключил, что «любой компьютер прекращает работать, если его процессор выходит из строя». Я почему думаю, что утверждение о ненужности Бога при сотворении Вселенной родилось в голове у Хокинга, а не у Млодинова: потому что Млодинов — сын еврейских родителей. Отец его в концлагере, в Бухенвальде мучился — за то, что был участником еврейского Сопротивления в нашем Ченстохове. Сам Млодинов некоторое время в кибутце в Израиле жил. Так что нет, не от него это, от Хокинга в книге «Великий проект» рассуждения о лишнем Боге. Вот когда он, Хокинг-то этот, на своей инвалидной коляске, оснащенной по последнему слову техники, со всеми возможными хай-технологиями к нам в ад въедет — я непременно у него спрошу, действительно ли он считает, что Бог был не нужен, или это провокация с его стороны, чтобы воинствующему атеисту Докинзу[32]из ближнего Оксфорда понравиться.
Потому что книгу этого самого Докинза «Бог как иллюзия» я читала на каком-то четверговом, что ли, семинаре у нас в аду, года два-три назад, и остался у меня осадок неприятный — как от вредной ереси, за что здесь многие атеисты — особенно английские — меня чуть ли не распять хотели.
У нас в аду все знают, что Докинз — это рычащий, лающий, с капающей изо рта пеной, непривитый от бешенства ротвейлер Дарвина. А я Дарвина не люблю, он был женоненавистником, и я ему этого простить не могу. Как-то он к нам на четверговый семинар пожаловал, я ему это все в глаза и высказала. А после семинара мы с ним еще часа четыре проговорили. Немножко тот разговор меня с ним примирил, но я уж пересказывать содержание его не буду, а то получится слишком длинное отступление, потому что Дарвин-то хоть и много говорит, сути избегать умудряется. Конечно, эволюция для него очень и очень важна, но основоположником креационизма он быть не собирался. Он хотел быть «немножко беременным», а ведь так не бывает. Твой отец Леон считал, что «немножко беременными» бывают только политики, а уж в науке такое немыслимо, к счастью.
Дарвинизм для ада очень важен, он роль ада, как это ни парадоксально на первый взгляд, подчеркивает, обосновывает ад в целом, а через то — и сами Небеса. И я на месте папы римского уже давно начала бы процедуру канонизации сэра Чарльза Дарвина. Ведь Дарвин и дарвинизм показали людям Вселенную без цели и смысла, в которой человек не имеет особого значения, низвели Природу, Жизнь с пьедестала Божьего Замысла до игры случая, лишенного нравственности, наполненного только смертью, насилием и сексом. Следуя этой теории, наука описывает мир, в котором человек от животного ничем не отличается — ведь его после смерти ожидает такая же пустота и небытие, как какую-нибудь белку или крысу, а в конечном итоге смерть и небытие ожидает и весь его вид. Такая картина мира для многих оказалась неприемлемой. Сам Дарвин не мог ее в полной мере принять и говорил в печали: «Трудно поверить, что все эти прекраснейшие луга и спокойные поля являются только декорациями для ужасающей, скрытой и непрекращающейся ни на минуту борьбы за выживание». А его добрый товарищ и соратник, один из основоположников теории эволюции, Альфред Рассел Уоллес,[33]и вовсе по такому случаю в спиритизм подался. Благодаря теории Дарвина вид человеческий моментально потерял всякую цель и смысл своего существования, а это не может не угнетать, ведь правда, сыночек? И чтобы этот смысл и значение вернуть, наука должна теперь доказать, что разум человеческий функционирует и после смерти физического тела, и не только функционирует, но и дальше развивается. А то ведь, если, к примеру, Вселенную можно обмерить и взвесить, то и жизнь человека, раз нет у нее никакой особой цели и смысла, можно свести к сухим цифрам и научным данным, а людей рассматривать как статистические единицы и таким образом над ними осуществлять контроль.