холодная дрожь, которая не имеет ничего общего с сегодняшней погодой. На улице ледяная стужа – деревья, трава и кусты скрыты под слоем льда, по замерзшей земле ползет туман, с серого неба на нас сыплются легкие хлопья. Но холод, пронизывающий меня, не связан с продолжающейся зимой. Это все из-за ситуации, в которой я оказалась. Мама в нелепо-вычурной урне, дед, который обращается со мной как с пленницей и, видимо, собирается произнести надгробную речь. Все это настолько абсурдно, что я с трудом могу поверить в реальность происходящего.

– Благодарю вас всех за то, что пришли, – продолжает дед, оглядывая толпу собравшихся и демонстративно игнорируя меня. Я сжимаю зубы. – На прошлой неделе мы отдали ваших близких фьорду. Вода поглотила их, и теперь их души во власти милосердных богов. К сожалению, сейчас фьорд полностью замерз. Я вижу в этом знак. Знак того, что боги разгневаны.

Хватаю ртом холодный воздух и смотрю в сторону берега и воды. Сколько себя помню, наших мертвых кремировали и отдавали фьорду. На кладбище оставались лишь каменные памятники, чтобы у родственников было место для скорби. Меня не волнуют семейные традиции и ритуалы, но мысль о том, что моей маме эта честь оказана не будет, расстраивает.

Дед продолжает говорить, но я так потрясена, что его слова доходят до меня с трудом:

– …моя любимая дочь погибла за наше дело. За войну, в которой стоит сражаться. В которой стоит умереть. Я горжусь тем, что теперь она с богами и, несомненно, там ее почитают как героиню. Все мы за последнее время потеряли наших людей, все мы знаем, какое бремя приходится нести каждому из нас. Все мы – фигуры в божественной игре, и все мы должны сделать свой ход, когда наступит наша очередь.

Меня сейчас стошнит. Желательно – прямо на начищенные ботинки моего деда. Меня невероятно злит тот факт, что он использовал похороны моей мамы, своей собственной дочери, в качестве возможности для распространения своих лозунгов. Мне хочется встать и сказать им всем, что мы рискуем жизнями наших семей ради того, что, по сути, является не более чем дракой в песочнице. Что все это могло бы давно закончиться, если бы мы просто поговорили друг с другом, проглотив нашу чертову гордость.

Но я этого не делаю. Я продолжаю спокойно сидеть на холодном стуле, сжимая руки на коленях в кулаки, в то время как сила внутри меня становится все более нетерпеливой. Невольно начинаю ощущать землю под ногами, сердце внезапно начинает биться учащенно, чувства обостряются. Приятный побочный эффект моих способностей – мое зрение становится четче, я лучше слышу и более остро воспринимаю окружающую меня обстановку. Словно хищник, готовый к прыжку.

– Моя дочь была впечатляющим человеком. Она боролась за то, что для нее было важно, и пожертвовала собой ради того, во что верила. Она умерла в борьбе, и я безмерно горжусь ею. Мы предадим ее прах земле и похороним среди памятников наших предков. Эта зима кажется разрушительной, но она – часть нас. Уверен, что в конце концов она окажется к нам благосклонна.

Мой взгляд затуманивается от гнева. Мама погибла не так, не в борьбе на стороне моего деда. В тот момент, когда она умерла, мама была напугана и сбита с толку и хотела лишь одного – защитить меня и себя. Она не стремилась к победе или достижению какой-то конкретной цели. Когда моя мама умерла, она была просто мамой. Не больше и не меньше. Делать ее сейчас фигурантом этой войны просто бестактно и отвратительно.

Давление внутри меня все нарастает. Зажмуриваюсь на мгновение, но постепенно теряю над собой контроль. Двое мужчин рядом со мной начинают ерзать на своих стульях, но ничего не говорят.

Внезапно мое внимание привлекает что-то еще. Мои чересчур обостренные чувства сосредотачиваются на ряду позади меня, на людях, сидящих за моей спиной. Они – представители Зимнего Дома, и исходящие от них флюиды дружелюбными не назовешь. Сосредотачиваюсь на своих чувствах, и из окружающего шума постепенно вырываются тихие голоса, доносящиеся до меня четко и холодно, словно по радио, на котором наконец поймали нужную волну.

– Подтвердить ее историю не может никто, – слышу я шепот. Голоса я не узнаю, но сейчас это неважно. Я знаю, о чем они говорят. И о ком. Я просто знаю. Они говорят обо мне. – Она утверждает, что ее мать убил повстанец. Но она вышла из-под контроля. Она предательница. Не удивлюсь, если она убрала с дороги собственную мать, чтобы помочь повстанцам.

Другая женщина что-то отвечает, но ее слова заглушаются шумом в моей голове. Гнев взрывается в моем животе и яростно распространяется по всему моему телу. Словно огонь, который пожирает сухую солому и не оставляет после себя ничего, кроме пепла и смерти.

Сила прокладывает себе путь, она пронзает мое тело, и на этот раз я не могу ее остановить. Да и не хочу. Будто невидимыми руками она тянется к энергии, которая меня окружает. Двое мужчин рядом со мной замечают это первыми: они вскакивают и кричат что-то, чего я не понимаю. Я тоже стою, хотя и не помню, чтобы собиралась подняться на ноги. Может быть, я просто утратила контроль над своим разумом. Может, я стала действовать на автопилоте и позволила своей внутренней силе взять над собой верх. Пусть так.

Давление в голове и груди ослабевает, становится все тише и тише. Бесчисленное множество различных энергий течет ко мне, и каждая из них становится частью меня. Люди вокруг меня бегают в панике, что-то кричат друг другу. Я едва воспринимаю голос деда, но даже это в этот момент не имеет для меня значения. Весь гнев, вся печаль и разочарование проникают сквозь мою кожу и проявляются в такой силе, которой прежде я никогда не испытывала. Это чувство напомнило мне о той ночи, когда я нашла Сандера. Тогда смерть тоже была рядом.

Я думаю о своей маме, о страхе, которым были наполнены ее глаза незадолго до смерти. Она хотела спасти меня. Ее последние мысли были о том, чтобы находиться рядом со мной, не оставить меня одну, хотя сопротивляться она не могла. А мой дед своими боевыми речами очерняет ее мужество и самоотверженность.

Слезы наворачиваются на глаза и почти сразу же переполняют их, когда я откидываю голову назад и кричу. В моих собственных ушах этот звук подобен голосу раненого животного. Я кричу так громко, что это обжигает горло, но не останавливаюсь.

– Я