— Дед Пихто! — отозвалась от порога ее тетка и, с силой хлопнув дверью прошествовала на кухню, не забыв, однако крикнуть из коридора: — Рассказывай! Теперь-то чего скрывать?

— Мама! Я не понимаю… В чем дело? — уже с откровенной тревогой в голосе произнесла Злата.

Ольга Викентьевна подняла на нее глаза, и видно было, как по ее лицу, все еще красивому, пробежала легкая тень.

— Да, доченька, сейчас. — Она поудобнее приподнялась на подушке, провела языком по спекшимся губам. — Бери стул. Разговор длинный будет…

…В дверном проеме немым укором, скрестив руки на груди, застыла Вера Викентьевна, и даже не шевельнулась, когда сестра закончила свой страшный, прерываемый слезами рассказ. Молчала и Злата, которая и верила, и не верила в услышанное, уставившись на мать широко раскрытыми глазами. И только в тот момент, когда мать подняла на нее скорбный взгляд, в котором плескалась мольба о прощении, она едва слышно произнесла:

— Но почему… почему ты раньше мне об этом не рассказала, мама?

Ольга Викентьевна сглотнула подступивший к горлу комок.

— Я… я боялась. Да и отец твой…

Теперь уже ей мешали говорить подступившие к горлу слезы, но она все-таки смогла пересилить себя:

— Он… он любил тебя очень.

— Так он что… знал о том, что я… что мой отец…

От двери послышалось яростное бормотание Веры Викентьевны, но ее сестра даже не обратила на нее внимания.

— Знал. Мы же все трое в Третьяковке тогда работали. Но он… он тоже любил меня, очень любил, и когда твоего отца выслали из страны, а мне впору было в петлю лезть, вот тогда-то он и сказал мне, что прошлого уже не воротить, а ребенку будет нужен отец.

— О Господи! — возмутилась Вера Викентьевна. — Из двух мужиков, которые увивались за твоей матерью, ей, дурехе, именно Державина надо было выбрать, диссидента хренова!

— Замолчи — оборвала ее Ольга Викентьевна. — Если бы не твой грёбаный ЦК КПСС да те подонки, что присосались к отделу культуры…

Ее плечи дрогнули, и она закрыла лицо рукой.

* * *

Распечатка последних разговоров, которые шли на мобильный телефон Рудольфа Даугеля, уже не оставляла сомнений в том, что в убийстве Державина замешан владелец Центра искусств «Галатея» Герман Венгеров, причем не исключалась возможность того, что именно он является заказчиком убийства. И в то же время собранные о нем сведения, а также та «объективка», которая пришла по линии ФСБ, не позволяли Головко делать окончательные выводы.

«Не судим», «не привлекался» и прочее. Но даже, пожалуй, не это главное. На международном симпозиуме по поводу стремительно увеличивающегося фальшака и откровенных подделок русских художников, из-за чего даже общепризнанные, зарекомендовавшие себя аукционы стали превращаться в некое подобие рулетки, выступление Венгерова было самым жестким и самым конкретизированным по отношению к тем владельцам картин, которые выставляют на аукционы заведомый фальшак. А подобная позиция говорит о многом, да и Державин, будучи признанным светилом в области экспертизы, придерживался столь же непримиримых и жестких правил.

Да, все это было так, и все же…

«Рудольф? Москва беспокоит. Узнал, надеюсь?»

«Конечно узнал. Здравствуйте».

Это была распечатка телефонного звонка, который пошел с мобильника Венгерова на мобильный телефон Даугеля в тот самый день, когда американцам было официально объявлено о насильственной смерти Державина.

«Говорить можешь?»

«Да, конечно».

«Тогда слушай меня внимательно. Надеюсь, тебе уже известно, что уголовка и комитет стали копать относительно нашего друга?»

«Да, здесь уже были какие-то люди в штатском. Но насколько мне известно…»

Венгеров не дал ему договорить.

«А мне стало известно совершенно иное. Они зацепились за телефонную трубку, и я не исключаю вероятности того, что все это может закончиться довольно плачевно».

«Но ведь все было чисто!»

«Значит, где-то случился прокол. К тому же ты не довел до конца все то, что нужно было сделать».

Судя по всему, Венгеров напомнил Даугелю о «заряженной» телефонной трубке, которую надо было сразу же заменить на чистую, однако он, видимо в силу каких-то причин, не смог подчистить свои следы.

«И… что же теперь?»

В этих словах, сказанных Даугелем, было все: и страх перед возможным разоблачением, и мольба сделать все возможное, чтобы вывести его из-под удара.

«Поэтому и звоню. Но главное, не суетись и слушай меня. В срочном порядке прерывай свой вояж и бери билет на первый же рейс до Нью-Йорка».

«Да, но ведь я еще хотел…»

«Поездка в Псков отменяется. Считай, что это приказ».

Можно было только догадываться, что творилось в душе Даугеля в этот момент.

Отложив в сторону распечатку телефонного разговора, с которого уже можно было закручивать уголовное дело относительно господина Венгерова, Головко еще раз пробежался глазами по фрагменту распечатки самого последнего разговора, где Венгеров обговаривал время и место встречи с Даугелем накануне его вылета из Шереметьево, и уж в который раз поймал себя на мысли о том, что и в ночном ДТП не все столь просто и понятно, как казалось ему вначале. Впрочем, сам себя осаживал он, все эти навороты о подставном ДТП могли явиться следствием его воображения. Уж слишком сложной и противоречивой казалась ему фигура генерального директора Центра искусств «Галатея», чтобы так вот запросто взяться за его раскрутку. С одной стороны — довольно известный в своих кругах искусствовед и коллекционер, а с другой стороны… Заказ Державина и возможность предумышленного убийства исполнителя этого заказа. К тому же непонятным было, зачем бы господину Державину огород городить с наемным киллером из Штатов, если все это можно было сделать гораздо проще и дешевле.

Впрочем, об этом Головко старался не думать. За годы следственной практики ему приходилось раскручивать такие убийства, которые порой не укладывались в рамки здравого смысла и логического построения.

Сдвинув на край стола листы с распечатками, он пододвинул поближе телефонный аппарат и, как бы наступая на собственное «я», набрал номер офисного телефона Венгерова.

— Простите, а кто его спрашивает? — отозвался мелодичный женский голос.

— Следователь Головко. Прокуратура Москвы.

Зависшее молчание, судя по реакции секретарши, она впервые столкнулась с тем, чтобы ее шефа потревожил следователь, и наконец довольно приятный баритон:

— Слушаю вас.

— Герман Родионович? — уточнил Головко.

— Ну-у, если вы звоните в «Галатею», то, пожалуй, я и есть тот самый Венгеров.

В голосе человека, который представился Венгеровым, не было даже намека на то, что столь неожиданный звонок следователя заставил его насторожиться, и Головко, поддавшись бархатистости этого баритона, тут же изменил уже заготовленную линию разговора.

— Следователь Головко, Семен Павлович. Вы смогли бы подъехать