Он ждал, что Венгеров начнет предлагать своего адвоката, ссылаясь на то, что у него совершенно нет времени для подобных поездок, однако Венгеров словно забыл о том, что от его Центра кормятся довольно известные на Москве юристы.

— Что, неужто моя «Галатея» заинтересовала столь серьезное ведомство? — с легким смешком в голосе спросил он.

— Ну-у, я бы не сказал, что именно «Галатея», однако поговорить нам будет о чем.

— Даже так? — удивился Венгеров. — В таком случае, может, прихватить с собой кого-нибудь из адвокатов?

Вроде бы ничего не значащий, вполне естественный вопрос, однако в нем уже прослеживались нотки настороженности.

— Дело ваше, — выдерживая прежний безмятежный тон, произнес Головко, — но думаю, это лишнее.

— Что ж, в таком случае буду после двух. Вас это устроит?

— Вполне.

В трубке послышались резкие короткие гудки, и Головко с силой потер подбородок. «Телефонный» Венгеров — изысканная галантность и доброжелательность, а если вчитаться в рубленые строчки его разговора с Даугелем… М-да, судя по всему, в этом человеке пропадал незаурядный артист, умевший к тому же держать удары.

Удобно устроившись на стуле, Венгеров полностью соответствовал психологическому образу Венгерова-аристократа, и Головко даже засомневался в объективности той характеристики, где хозяин «Галатеи» представал россиянином «державного мышления, который способен жестко и бескомпромиссно отстаивать интересы России». В его взгляде, в посадке головы и манерах преобладали не только мягкость и откровенная расположенность к собеседнику, но и та внутренняя интеллигентность, которую невозможно приобрести за деньги. Впрочем, Головко повидал в своем кабинете и не таких асов перевоплощения, и можно было бы сразу же посадить этого сноба на жопу, задав ему несколько «наводящих» вопросов и заставив раскрыть свое настоящее лицо, однако Семен решил принять навязываемую ему игру, не поспешая раскрывать карты перед Венгеровым, и все-таки начинать надо было с вопроса о Державине.

— Знаю ли я Державина? — Удивлению Венгерова, казалось, не было конца. — Да как же я мог не знать Игоря Мстиславовича?! Эксперт мировой величины. К тому же мы в одном котле варились — русская иконопись и живопись девятнадцатого века. И когда мне сказали, что он умер в московской гостинице…

Венгеров развел руками.

— В подобное не сразу поверишь. Москва… гостиница… внезапная смерть… Чушь какая-то! Насколько я помню, это совершенно здоровый человек, причем далеко не старый. Если я не ошибаюсь, он всего лишь лет на десять старше меня был. Да, лет этак…

Он вдруг замолчал, обрубив себя на полуслове, и вопросительным взглядом уставился на хозяина кабинета.

— Вас что… действительно интересует Державин или все-таки переведем разговор на «Галатею»?

— Да, Державин, — подтвердил Головко, исподволь наблюдая за Венгеровым. Несмотря на свой опыт, он не мог пока что разобраться в этом человеке, и поэтому вместо допроса «под протокол» складывалась ни к чему не обязывающая говорильня. — А почему, собственно, вас это удивило?

— Ну-у, как бы сказать… — замялся Венгеров. — Насколько мне известно, ваше ведомство занимается более серьезными вопросами, нежели смерть человека в гостинице.

— Насильственная смерть, — поправил его Головко.

Было видно, как у Венгерова дрогнули уголки губ, и он пристально посмотрел на следователя.

— Вы что же, хотите сказать, что Державина…

Головко, подобно кошке, которая охотилась за мышью, наблюдал за реакцией владельца Центра искусств, однако ее можно было назвать состоянием человека, который поражен услышанным и не до конца верит этому.

— Да, — кивком головы подтвердил Головко. — Державин умер насильственной смертью, и поэтому, как вы сами догадываетесь, мы опрашиваем тех людей, которые могли бы общаться с ним.

— Господи, какой ужас! — едва шевельнув губами, прошептал Венгеров. — Но кто… кто мог решиться на подобное? Да и…

Он видимо хотел сказать «Да и зачем?», однако вовремя спохватился, поняв всю глупость вопроса. Пожалуй, ни у кого нет столько скрытых и явных врагов, как у тех экспертов по искусству, которые еще дорожат своим именем и не берут дань за написанные под диктовку заключения.

— Выходит, кто-то решился, — негромко произнес Головко, стрельнув глазами по лицу Венгерова. И снова подивился выдержке и актерским задаткам владельца «Галатеи». Ни один мускул на лице не выдал его истинных чувств, и один только этот факт говорил о том, что повозиться с ним придется немало. — Скажите, вы лично знали Державина или?..

— Лично, — подтвердил Венгеров. — И должен сказать, что горжусь этим. Хотя…

На его лице промелькнуло нечто подобное улыбке, и он отрешенно махнул рукой.

— Впрочем, все это в прошлом. И когда не стало такого человека…

— Что «в прошлом»? — мгновенно отреагировал Головко.

На лице Венгерова пролегли две глубокие морщинки, и он ухмыльнулся уголками губ.

— Что, думаете, не я ли сподобился на подобное кощунство? Заявляю официально, не я. А насчет «прошлого»…

На какое-то время в кабинете Головко зависла почти осязаемая, напряженно-колкая тишина, пока, наконец, ее не нарушил все тот же бархатный баритон. Правда, теперь в нем преобладали грустные нотки.

— Признаться, с Державиным я встречался только на симпозиумах да на аукционах, куда приходилось выезжать как представителю «Галатеи». И вот на последнем аукционе в Нью-Йорке, который проводила художественная галерея «Джорджия» и где «Галатея» была представлена пейзажем Левитана, незадолго до этого приобретенного мною у довольно известного московского коллекционера, возник вопрос о подлинности моего Левитана, хотя даже сомнений не было в том, что это ранний Левитан. Пригласили Державина, и вот он-то…

— Что, дал авторитетное заключение, что это фальшак? — догадался Головко.

— Да, фальшак, — с грустной миной на лице подтвердил Венгеров. — И наказал меня тем самым не только на круглую сумму, но и подверг сомнению мою репутацию коллекционера.

Рассказывая эту историю, он топил себя самым нещадным образом, и Головко терялся в догадках, зачем он это делает. Ведь не полный же он дебил и не может не догадываться, во что ему может вылиться затаенная ненависть на эксперта Державина? А то, что после подобных проколов на международном аукционе можно возненавидеть человека, в этом Головко не сомневался.

— И что?.. — стараясь быть предельно осторожным, спросил он.

— Да ничего, — хмыкнул Венгеров. — Поначалу, конечно, зол был на Державина, ведь мог же он разок в жизни покривить душой, тем более хорошо зная меня как коллекционера, а также и то, что я тоже купился на этого «Левитана», но потом, когда рассосалось немного и с меня было снято обвинение в преднамеренном обмане, я позвонил ему в офис и даже поблагодарил за случившееся.

Головко на это оставалось только головой кивать, мысленно похвалив Венгерова за сметку. Если следствие начнет отрабатывать москвичей, у которых были мотивы мести, господин Венгеров вроде