юный порыв со стороны такого странного, с виду пустоватого, но что-то затаившего в себе (о, без сомнения!) Павиликина. Вероятно, ни одна ревнивая жена, следящая за ветреным мужем, ни одна стареющая любовница, что старается сохранить слишком юного возлюбленного, ни одна влюбленная институтка, стерегущая в коридоре, когда пройдет обожаемый законоучитель, – никто из них так не искал встреч, уединенных tete-a-tete и задушевных, намеками разговоров, как делала это любящая мать на страже. Нужен ли был ей спутник в театр, – сопутствовал Сергей Павлович; случалось ли ее проводить поздно вечером, – проводником оказывался Павиликин; пела ли она Грига и Чайковского, – отстранив насмешливую сестру, она сажала за пианино нашего студента, который небрежно принимался аккомпанировать, изредка взглядывая светлыми глазами снизу вверх на взволнованную певицу. Со стороны можно было подумать, что две соперницы играют роль, когда Лидия Петровна крылатою походкой подбегала к дочери, шепча ей что-то и обнимая ее, а та, краснея и улыбаясь, перебирала свой шарф, глядя на молодого человека, стоявшего в отдалении. Как пансионерка, шептала старшая: «Иди, Верочка, иди, – я еще не знаю… но кажется… вот, вот, все будет ясно».

А та, хмуря брови, чем-то томилась и, пристально глядя на мать, шептала тоже: «Зачем, мама?..»

– Разве ты не видишь, что так нужно?

«Да, вероятно, так нужно».

– Ты вчера говорила, он поцеловал тебя в щеку… и что же ты почувствовала?

Склоняя голову на грудь родной подруги, Верочка прошептала: «Я люблю его, мама!»

Слегка вскрикнув, Лидия Петровна стала покрывать лоб, щеки, губы, шею и руки дочери мелкими поцелуями, в то время как счастливый виновник тройных переживаний уже бренчал «Китаяночку», а на лице его нельзя было прочесть, видит ли, чувствует ли он, что происходит у него за спиною. Казалось, и бабушка, и тети Катя, Лена и Соня не вполне уясняли себе положение и смутно тревожились, и только дети беспечно прыгали, взявшись за руки и напевая в такт: «Сергей Павлыч, Сергей Павлыч, Сергей Павлович, Сергей». Голос Верочки, преодолев нестройное детское пение, звонко раздался в дверях: «Сергей Павлович, пройдемтесь по саду до чая!»

– Охотно, – ответил тот, вставая.

Обе женщины стояли, обнявшись, в одинаковых платьях, старшая с улыбкой отделила от себя другую, будто уступая ее молодому человеку, пошедшему за верхним платьем. Он долго оставался этот вечер в квартире Гроделиусов, дольше, чем это было принято, так что не только Зиночка, дети и бабушка удалились на покой, но даже тети Катя, Соня и Лена скрылись, а Лидия Петровна все играла этюды Шумана, а молодые люди все шептались на диване, так что лампы уже начали гаснуть.

Прощаясь, мать спросила: «Ну что же, Верочка?»

Та устало ответила: «Завтра! Я счастлива».

– Господь с тобою. Спи спокойно.

Еще не отлетели сны с девичьего изголовья Верочкиной постели, как фрейлейн постучалась, говоря, что мамаша просит барышню к себе. Лениво, наскоро умывшись, в туфлях, девушка, вся розовая еще от недавнего сна, вошла в комнату матери. Та сидела у Зиночкиной колясочки, в капоте, бледная, держа в руках разорванный конверт. Молча она поцеловалась с дочерью, и вдруг слезы потоком хлынули из ее глаз, таких же, как у Верочки. «Мама, но что с тобою?!» Сквозь слезы та говорила: «Бедное дитя мое, плачь, плачь, и я с тобою поплачу!»

«Но что случилось? Объясни, сделай милость».

– Прочти это письмо.

«Это письмо ко мне?»

– Нет, но прочти его.

«Зачем же я буду читать чужие письма?»

– Ах когда дело идет о жизни, о большем, нежели жизнь, о счастье, время ли выказывать пустую щепетильность?

«Да чье же это ужасное письмо?» – вскричала девушка и прочла на конверте: «Константину Максимовичу Гамбакову».

Слегка отстранясь и хмуря брови, она спросила:

– Это письмо от Сергея Павловича?

«Да».

– Зачем же оно у тебя в руках, а не в почтовом ящике? «Зачем и как, это все равно. Мы должны знать, должны, пойми, дитя».

– И что же ты знаешь?

«Прочти, и ты узнаешь».

– Нет, – девушка упрямо потрясла головою.

«Да? Тогда я прочитаю вслух, и ты должна будешь слушать его».

– Ах, так? Тогда давай я прочитаю его сама.

«Поверь мне, Верочка, что только любовь к тебе побудила меня к этому шагу».

Дочь тихо сказала: «Зачем ты это делала, мама?» – и принялась читать. По мере того, как она читала, брови ее все сдвигались, дрогнули руки, державшие трепещущий почтовый лист, и с гневных губ слетали возгласы: «Не может быть! какая низость!»

Вдруг, остановившись, она спросила: «А это что же?» – и зачитала из письма: «Пожалуй, могут подумать, что я – альфонс старухи Хвостовой! Целую, твой Сережа».

«Кто же эта старуха? Ты, мама?»

– Я, – ответствовала Лидия Петровна и, помолчав, добавила: – Как он нас отделал!

Верочка так и осталась с раскрытым письмом на коленях и наконец прошептала: «Какой низкий поступок! Фуй». И опять обе замолкли, только Зиночка, проснувшись, что-то гулила, стараясь обеими ручками запихать себе в рот ножонку. Верочка встала, сказав: «Ты понимаешь, мама, что этот человек для меня не существует больше».

– Верочка, не говори так теперь, мы потом увидим, что нам нужно.

«И теперь, и потом, и всегда я буду говорить одно и то же: он для меня потерян навек, навек, навек». И она даже топнула ногою, стиснув зубы.

– Но, Верочка, подумай, посоветуйся со своим сердцем.

«Что же ты хочешь, чтобы я делала?»

– Следовала голосу чувства.

«Но я именно это и делаю», – молвила дочь, пожав крутыми плечами.

– Да, Верочка, а что же ты хотела мне сказать?

«Так, вздор. Теперь все равно», – ответила та, краснея. Походив по коврику, добавила тихо: «Сергей Павлович вчера мне сделал предложение».

Вечером, отозвав Павиликина в сторону, Верочка сказала ему без предисловий:

«Мы совершили не совсем хороший поступок по отношению к вам: мы прочли ваше письмо к Гамбакову. Конечно, это некрасиво, но, как говорится, „око за око“. Что вас заставляло играть всю эту недостойную игру? Кажется, мы не заслуживали такого отношения».

– Поверьте, Вера Александровна, это было не более как шутка…

«Я не только верю, но вижу, что это было так».

– Вы не поняли меня: шуткой было письмо к Косте.

«Вы стыдились вашего чувства?»

– Да, – сконфуженно сознался тот. Верочка, помолчав, сказала ясно: «Я вам не верю, Сергей Павлович, и вам лучше будет не посещать нас больше».

Тот поклонился, говоря: «Как вам угодно. До свидания».

– Прощайте! – ответила Верочка, не двигаясь. В столовой дети, окружив студента, не пускали его уходить, прося сыграть «Китаяночку»; тетя Катя соблазняла лимонным печеньем, и даже