Трактир, или караван-сарай, говоря по-сарацински, действительно стоял там, куда нам и указывал седобородый Гасан-Абдурахман. Вот только толку от этого не было ни на грош. Абдулла оказался абсолютно прав, когда говорил, что Цивитот полностью разграблен. То ли войска под управлением Пустынника в этом преуспели, то ли сами сарацины вымели все подчистую, когда от них бежали, сказать не берусь, но так или иначе, а в караван-сарае ничего, кроме разбитых пиал и разодранных ковров, не было. Обслуживающего персонала тоже не наблюдалось. В общем, разорение и опустошение в самых худших своих проявлениях.

Надо ли говорить, насколько мы были разочарованы? Попов с Жомовым даже все комнаты в помещении прочесали, отыскивая каждый свое. Омоновец, не слушая заверений Абдуллы в том, что в подобных заведениях алкоголя не держат, поскольку Коран не позволяет, пытался найти хоть какое-нибудь подобие винно-водочных изделий, а Андрюша, естественно, больше всех жаждал поесть. Трудно ему, несчастному! Но как оба ни старались, отыскать ничего не смогли, и пришлось нам уйти из разоренного трактира несолоно хлебавши. Некоторое время мы кружили по улицам, так как Сеня хотел хоть какой-нибудь информацией разжиться, но, кроме старика, по воле криминалиста успевшего побывать в аду, мы никого так и не встретили.

– Ладно, поехали в Никею, – разочарованно вздохнул Рабинович, направляя свою клячу к выезду из городка.

Вы не думайте, я хоть и пес, но считать неплохо умею. Это Жомову вся алгебра с геометрией, что жирафу флюгер, а я все-таки с Рабиновичем живу. С ним даже безнадежный идиот математику бы выучил, а уж для меня эта наука и вовсе труда не составила. Это я к тому говорю, что после объяснений Абдуллы я быстрее всех просчитать успел, что от Цивитота до Никеи нам примерно тридцать пять километров пути осталось. На патрульном «уазике» мы бы их за полчаса одолели, а вот на местных транспортных средствах раз в пять больше времени на дорогу потратим. Да сами посудите, не может же лошадь до семидесяти километров в час разгоняться!

В общем, я рассчитывал, что часа два с половиной – три скучного путешествия под палящим солнцем нам обеспечены, но здорово ошибался. Мы и на десяток километров от Цивитота отъехать не успели, как впереди нас снова взвилось облако пыли. Правда, на этот раз оно было не столь плотным, как утреннее, но не насторожить нас не могло. Абдулла и сам удивился, первым придержав своего хромого скакуна.

– Иблис меня задери, не пойму, что там такое, – пробормотал он, напрягая свои соколиные очи. – Явно кто– то движется нам навстречу. И по идее, это могут быть только какие-нибудь войска, но ни бунчуков, ни флагов над ними не видно. Не татаро-монголы же, с Батыем во главе, сюда добрались?!

– А что, они у вас тоже безобразничали? – оторопел Попов.

– Кто? – удивился в ответ сарацин.

– Конь в кожаном пальто! – рявкнул на него наставник. – Татаро-монголы. Кто же еще?

– Какие монголы? – еще больше удивился Абдулла. И я с ним поначалу, между прочим. А чему он удивляется? Сам же о Батые говорил. А потом я понял – опять время в свои игрушки играет!

– Андрюша, оставь бедолагу в покое. Временная спираль еще плотнее сжалась, вот он сам и не понимает, о чем говорит, – подтвердил мои догадки Сеня. – Лучше приготовься к неприятностям на всякий случай. На этот раз толпа, похоже, прямо на нас движется, и хрен их знает, кто это такие и чего хотят!..

Выяснилось это очень быстро. Честно говоря, при виде людей, несущихся нам навстречу, у меня сложилось впечатление, что по крайней мере половина из них – родственники Попова. Настолько схожим голодным огнем горели у бегущих глаза… Да, чуть не забыл. Те, что неслись прямо на нас, были одеты примерно так же, как отряд ландскнехтов, недавно до смерти перепуганный нами у безымянной деревеньки. Те же кольчуги, те же шлемы, хотя и не у всех, те же щиты с мечами, но почему-то менее чем у половины. Они неслись прямо на нас и, судя по всему, совсем не видели, куда именно бегут.

– Да-а, маловато нас для оцепления, – сокрушился Жомов. – А их что-то многовато для демонстрантов.

Впрочем, ряды бегущих на нас ландскнехтов стремительно таяли. Арьергард крестоносцев догоняла конная толпа сарацин, валила на землю, а затем передавала каким-то людям в черных балахонах и белоснежных чалмах. Ни я, ни мои друзья поначалу не могли разобрать, что именно происходит на линии соединения сарацин и крестоносцев. Жомов со свойственной ему омоновской логикой выдвинул предположение, что тут работает обычный наряд местной милиции, обезвреживая и задерживая дебоширов, но наш гид-экскурсовод Абдулла ибн Сибгатулла и так далее доходчиво все разъяснил.

– О-о, горе на мою плохо бритую голову! – завопил он. – Как я смел обмануть надеждами своих высокомудрых господ, да пошлет Аллах им лишнюю бутылку пива с зарплаты! Не разбили еще Петра Пустынника войска правоверного Кылыч-Арслана. Именно в самый пыл битвы угодили мы, и нет нам теперь спасения, пусть сожрет иблис мои усохшие мозги и подавится.

– Чего-то я не понял, – недовольно проворчал омоновец, глядя из-под руки в сторону стремительно надвигавшейся волны воинов. – Если это, блин, битва, то где кровь, где отрубленные головы и где трупы, е-мое?!

– Нет, блин, отходы иблисовой пищи вам на голову! – тут же обиделся сарацин. – Мы что, по-вашему, дикари какие-нибудь? Что, вас у себя на родине не учили, что любую битву бескровно выиграть можно?

– Это как? – оторопел Ванюша. – И на хрена?

– Смотрите и увидите, – возвестил Абдулла. – Если, конечно, ваши глаза не в бакалейной лавке куплены, да благословит Аллах изделия народных промыслов!

Моим ментам, конечно, было все хорошо видно. Во-первых, потому что близорукостью никто не страдал. А во-вторых, они все-таки метра на два с лишним выше меня над землей находились. Я хотел было забраться к Сене в седло, но проклятая парнокопытная кляча так от меня шарахнулась, словно я не в качестве смотровой площадки ее собирался использовать, а по крайней мере яремную вену намеревался грызть. Что я ей, вампир дикий, что ли?

В общем, на коня мне забраться не удалось, и я на клячу за это жутко обиделся. Пусть Сене спасибо скажет, что я ей пластическую операцию на филейных частях не провел, а то убавилось бы у этой коняки объема в бедрах! После истошного крика моего хозяина я оставил его лошадь в покое, а поскольку мне просто не терпелось узнать, как именно ведут битву цивилизованные сарацины, то я помчался вперед, прямо в озверевшую толпу. И пусть теперь этот гад длинноносый орет-надрывается сколько хочет. Не слышу я его. Очень уж вокруг шумно.

Зрелище моим глазам предстало крайне любопытное. Сначала, когда я мчался сквозь быстро редеющие ряды воинства Петра Пустынника, ландскнехты на меня мало обращали внимания. Потом некоторые пытались остановить, говоря голосом камня на перекрестке: «Прямо не ходи, обрезанным будешь!» Я поначалу думал, что они мне купировкой ушей и хвоста грозят, наивные албанские коты, но, приблизившись к арьергарду, мгновенно понял, что именно они имели в виду.

Замыкая строй, прямо на меня несся здоровый и толстый ландскнехт, едва ли уступающий Попову в объеме, хоть и проигрывающий в росте. Подробности его внешности я рассмотрел позже, а сначала единственной особенностью, которую я смог разобрать, была ужасающая вонь, вырывавшаяся из-под кольчуги толстяка и буквально убивавшая все живое вокруг. Я на секунду замер, раздумывая, смог бы Горыныч своей отрыжкой потягаться с запашком этого молодца, но решить вопрос с присуждением приза не успел – конный сарацин повалил ландскнехта на землю и принялся его… щекотать. Толстяк не смеялся – сил уже просто не было. Он тихо хрюкал, извивался и вопил: