Андрей усмехнулся. Что-то совсем размечтался кузнец. Не иначе, от жары это у него. Конечно, существует вероятность того, что Шахов застрянет в этой доисторической Африке навсегда. Пускай она даже более вероятна, чем все другие вероятности, вместе взятые. Но чтобы ему здесь еще и понравилось – это уж вряд ли.

А кузнец продолжал философствовать:

– Или может случиться по-другому: ты вернешься на родину и будешь с улыбкой вспоминать о своих приключениях. О встрече с колдуном, поединке со львом и о том, как работал в моей кузне. Хорошо работал, между прочим. Без тебя я бы еще долго возился. А теперь иди отдыхай. Утомил ты меня своими разговорами.

Шахов мысленно возмутился. Это еще разобраться надо, кто кого утомил. Бабузе и сам не дурак языком почесать, плешь проесть и зубы заговорить. Можно подумать, что до того, как Андрей к нему в помощники напросился, кузнец здесь в гордом одиночестве трудился. Наверняка ведь кто-то из сыновей помогал. А теперь папаша его в отпуск за свой счет отправил. Так ведь чего только ни придумаешь, чтобы дочку-разведенку к мужику пристроить.

Нет, дорогой друг! Такие номера со мной даже в дни далекой безбашенной молодости не проходили. А уж потом, когда начались подвиги ратные да бранные… Кстати, о подвигах.

– Погоди, Бабузе! – остановил Андрей кузнеца, принявшегося складывать инструменты в подсобку. – Ты сказал: скоро будет война. Как скоро?

Кузнец задумчиво почесал бороду:

– Один только Сикулуми точно знает когда. Остальные могут только догадываться. Но если подумать хорошенько, то должна начаться до праздника урожая[53].

– А когда будет праздник?

– В следующее полнолуние.

– И меня тоже позовут на войну?

– Позовут.

– Точно?

– Клянусь своими дочерьми.

Должно быть, это очень сильная клятва. Если не брать во внимание сегодняшнее откровенное предложение, Бабузе, по-видимому, своих детей любит. В конце концов, не отдал же он среднюю дочку тому скандалисту с подозрением на импотенцию. Да и бог с ним, с кузнецом, и всеми его невестами на выданье. Не до сук, понимаешь ли, война.

Андрей хмыкнул, но тут же снова посерьезнел. Значит, не позднее новолуния. А когда оно у нас намечается? Он отыскал в уже темнеющем небе рогалик луны и облегченно вздохнул: поздняя[54]. Так что недели две на подготовку у него есть. Надо же выяснить, как они здесь воюют. А то ведь совсем глупо будет загнуться в каком-то мелком африканском междусобойчике.

* * *

Мзингва возвращался домой в прекрасном настроении. Нет, не домой, конечно. Но он уже обвыкся в краале кузнеца, почувствовал вкус к здешней спокойной, размеренной жизни. Ему здесь нравилось. Никто не пристает со всякими глупостями, вроде того, что нужно купить сыну новые ботинки, а новый диск можно и одолжить у кого-нибудь из друзей. Или что нужно отвезти клиента в клуб, а потом всю ночь дожидаться в машине, когда тому надоест уныло потягивать коктейли и неуклюже топтаться на танцполе. Белые не умеют отдыхать, Мзингва всегда это знал и теперь еще раз убедился.

Чем, к примеру, занят Шаха? Зубрит зулусский язык и потеет в кузнице у Бабузе. А для чего, спрашивается? Он же сам говорил, что не собирается здесь задерживаться надолго. Но раз уж занесла судьба в эту дыру, – Шаха считает, что вовсе не судьба, а Магадхлела, но какая разница? – расслабься и получай удовольствие от того, что само свалилось к тебе в руки и чего в другом месте не допросишься и не дождешься. Работать никто тебя не заставляет. Кормят, правда, однообразно, но, видать, кузнецу просто жены такие скаредные попались. Зато соседи обязательно что-нибудь вкусненькое предложат. А в гости чуть ли не каждый день зовут, слушают, как ведущего телешоу, и все время кальян подсовывают. Дагги здесь столько, что Мзингва иногда даже отказывается, но хозяева не обижаются – делай что хочешь, только рассказывай. Он уже все окрестные селения обошел и на второй круг отправился.

А какие девушки, это ж обо всем на свете забыть можно! Глазастые, грудастые, да и не такие уж дикие, как сначала показалось. Охотно смеются над его шутками и совсем не против пообжиматься где-нибудь в стороне от любопытных глаз. Дальше дело пока не заходило, но Мзингва и не старался торопить события. Он вовсе не горит желанием схлопотать по шее от какого-нибудь излишне бдительного папаши. Это еще в лучшем случае. Да и сами девушки нет-нет да и заведут разговор о том, где расположен крааль Мзингвы, сколько у него коров и сколько жен. С такими он сразу заигрывать прекращает, благо замену долго искать не приходится.

Нет, домой, в свой однокомнатный крааль на четвертом этаже, к своей единственной жене-корове, он всегда успеет. А пока он и здесь неплохо устроился.

Сегодня Мзингва посетил дальний крааль, где ему бывать еще не приходилось. Дорога туда заняла почти два часа, но удовольствие того стоило. Хозяин не поскупился ради встречи со знаменитым рассказчиком зарезать бычка, и обед выдался на славу. Вот только выступление чуть было не сорвалось самым неожиданным образом.

Мзингва собирался поведать о том, как копы устроили облаву в его любимом ночном баре, а он с приятелем ловко улизнул через подсобку. Приятель как раз работал в этом заведении и частенько проводил друзей в зал бесплатно. Собственно, поэтому бар Мзингве так и полюбился. А если совсем честно, то и приятелями они стали по той же причине.

– Ну так вот, – перешел Мзингва к самому волнующему эпизоду истории, – только мы с другом раскурили косячок, как вдруг в зале послышался шум: всем стоять, лицом к стене, руки за голову и все такое. Ну, думаю, попался. Если копы унюхают, чем я тут занимался, – все, ночь в участке мне гарантирована…

– Постой-постой, – перебил его хозяин. – Ты хочешь сказать, что в вашем племени не разрешается курить даггу?

– А у вас разве разрешается? – удивился Мзингва.

Хозяин замялся. Он и так чувствовал свою вину за прерванный рассказ, а теперь гость задал такой странный вопрос, что ответить на него, не поставив собеседника в неловкое положение, вряд ли удастся.

– Вождь Сикулуми сам иногда курит кальян, – осторожно начал хозяин. – И не запрещает другим кумало. Конечно, лишь после того, как сделаны все важные дела, и чтобы не очень увлекались этим занятием. Старейшины говорят, что от долгого курения дагги сбивается глаз, дрожит рука и слабеет печень[55].

– А от пива, значит, печень не слабеет? – хохотнул Мзингва.