на смену неимоверной радости пришла паника. Влад с Полиной стоят у двери, а я не могу добраться до них.

Я ведь об этом мечтала все время: вот она, моя семья! Влад вернул мне Полю, и теперь, когда она в его руках, я могу обрадовать его. Сказать, что Полина — его. Но сколько бы я ни шагала к ним навстречу, сколько бы ни шла, я никак не дойду, я лишь удаляюсь от обоих.

— Подойди! — попросила, но он лишь нахмурился.

Дочь вытянул в руках, мне навстречу, и ждет, что я сама дойду до них.

— Влад, она твоя. Не было у меня никого, Полина — наша с тобой дочь! — закричала, отчаявшись добраться до них, но в ответ получила непонимание — он или не слышит, или слышать не хочет. — Да подойди же ко мне, прошу!

… - проснись. Вера, — родной голос, нежное прикосновение к плечу и грубый поцелуй — Влад рядом, а все, что до этого было — сон. И если бы я верила в них, я бы испугалась…

Хотя я итак испугалась так, что зуб на зуб не попадает.

— Кошмар приснился? Расскажи, — Влад прижал к себе, теплом окутал, но я не могу согреться.

И не из-за сна. Дурное предчувствие — вот, что изводит меня. Я будто раскаленный воздух вдыхаю, смотрю на голубое небо, но понимаю — через секунду обрушится ливень невиданной силы, и нужно бы укрытие найти, чтобы спрятаться.

Мне есть, где спрятаться — рядом с Владом, в кольце его рук, но отвечать на его вопрос стыдно. Рассказать о кошмаре? Так он один на всю жизнь — что ребенка не увижу, но снова говорить об этом я не смогу. Не сейчас, иначе я просто расплачусь, и до рассвета не остановлюсь.

Мы оба это проходили уже. И истерики мои, и срывы, и пробуждения среди ночи. Влад старается вернуть дочь, и я вижу это, но пока все, что получила — это несколько фотографий, сделанных, видимо, продажной нянечкой.

А потому я просто зажмурилась, что есть сил, прижалась к раскаленному мужскому телу, и заснула. Молясь, чтобы больше мне ничего не снилось.

— Отец вернулся в Питер, вечером встречаемся.

— Он знает обо мне? — спросила, затаив дыхание.

— Я не говорил, но, думаю, он знает. Раньше отец в мою жизнь не вмешивался, но в последний год я дал немало поводов, чтобы он снова начал меня воспитывать, — пожал Влад плечами, и допил кофе в один глоток. — Ты не волнуйся, Вер, ничего он тебе не сделает. Скрывать не стану, да ты и сама понимаешь, что папа — не твой фанат, но он ничего не сделает тебе. Хотя бы по причине того, что обидев тебя, он и меня обидит.

Я подошла к плите, и достала кофе. Знаю, что Владу мало одной чашки, и оказалось чертовски приятно готовить для него, смотреть, как он пьет приготовленный мной кофе, есть приготовленную моими руками пищу. Не думала, что быть домохозяйкой может быть приятно, но и в этом есть своя тихая радость.

— Влад, ты только не думай, что я соврала. Просто забыла рассказать, не до того было. Мне Евгений Александрович денег дал, и я взяла. На отъезд из города эти деньги были, а еще именно он помог документы сделать, — призналась, стоя к нему спиной, в глубине души ожидая, что сейчас разразится буря. — Я бы вернула все до копейки, но их украли те, кто Полину забрал. Или полицейские, или опека, я точно не знаю.

— Сколько? — голос Влада звучал спокойно, и я обернулась к нему.

Не злится, а к злости я привыкла, и за эти десять дней сложно принять иное обращение — ласковое, трепетное даже. Все такое же одержимое, но не пугающее больше, а приятное, любовью согревающее.

— Сколько, Вера? Я сам верну их ему.

— Да не знаю я, не заглянула в конверт. На столе лежал, а после ухода этих, — плечами пожала, и турку с плиты сняла, — конверта и след простыл.

— Ладно, я разберусь. А ты в голову не бери, не уехала — и это главное. А деньги — мелочь, — отмахнулся Влад, перед которым я поставила чашку кофе.

Фраза эта царапнула: «деньги — мелочь». Мелочь ли? Или только для таких, как Влад? Вряд ли в том конверте была хоть сколько-то существенная для них самих сумма, а для меня, наверное, она была бы состоянием. Заработком за год.

Деньги важны, как бы я их ни не любила. И мне нужен свой доход, нельзя, чтобы Влад во всем за меня ноги переставлял. Такое плохо заканчивается. Пора выбираться из нашей квартиры, и в реальную жизнь возвращаться: обзвонить учеников, «обрадовать» их возвращением к ненавистной некоторым из них игры на фортепиано и урокам сольфеджио.

И к Кате на работу сходить, наконец.

Это ведь она опеку натравила на меня? Некому больше, но… зачем?!

— Вер, чего задумалась? — Влад накрыл мою ладонь своей — большой, сильной, чуть шершавой. — Что с тобой?

Что со мной? Я трезветь начинаю, от шока отходить. Казалось, всегда метаться буду как раненный зверь, но Поли нет уже десять дней, и многое изменилось. Есть Влад, близость которого дурманит, есть паника, что дочь больше не увижу, но все сглаживается, и от этого страшно. В привычное русло входит, а к отсутствию ребенка нельзя позволить самой себе привыкнуть — жутко это. И страшно, что ничего у Влада не получится, и я забуду, как моя собственная дочь выглядит!

— Вера…

— Я понимаю, что надоела тебе уже, но, Влад, — прервала его, решившись, — почему я не могу увидеть Полину? Ладно, забрать не позволят — это понятно. Но договорись хотя бы, чтобы мне ее на пять минут позволили на руках подержать. Или я просто рядом постою, посмотрю на нее, даже не дотронусь. Разве законно вот так отнимать ребенка, не уведомив меня, что с ней, жива ли, здорова?

— Тебе не позволят ее увидеть, — он встал, и вышел из кухни, а я за ним, в коридор. — Вера, тебя ведь в издевательствах над ребенком обвиняют. В таких случаях пускают других родственников, но не…

Не мать, которая свою же дочь била и голодом морила, да. Но Влад — отец, и плевать, что не так я хотела рассказать ему о Полечке, зато хоть его к ней пустят — родного человека! А значит, пора рассказать.

… - не тебя. Да вообще пока никого не пустят, на карантине она с другими малышами.