— Что значит «оставь себе»? Мне чужого ненужно.

— Ты не местная. Тебе деньги нужны.

— Можно подумать, они тебе не нужны. Пойди,найди человека, которому не нужны деньги. Так берешь или нет? Я по два раза непредлагаю.

— Я же сказал — оставь их себе.

— Как знаешь. Я от денег не умею отказываться.— Сунув купюру обратно в карман, я тут же достала записку с адресом и, порвавее на куски, выкинула в окно.

— Что делаешь?

— Уничтожаю улики.

— У тебя такая жизнь интересная! Веселенькая.

— Точно, веселенькая, аж обхохочешься.

Повернув голову к окну, я вновь закрыла глазаи ощутила, как по щекам потекли слезы. Мне вдруг необъяснимо стало жалко себя исвою молодость. Я почему-то вспомнила свой дом, свою комнату и запах маминогоборща. Это было так далеко, словно в какой-то другой и нереальной жизни. В тойжизни нет театральных институтов, никто не предлагает сниматься в кино и неговорит, что хочет сделать из тебя звезду. Там нет мнимых доброжелателей,которые в открытую пользуются твоей неопытностью и полнейшим отсутствиемжизненного опыта. Словом, все, как на ладони. В другой жизни все так понятно ипросто: там живет мой первый мужчина, который на дух не переносит Москву иненавидит меня за то, что я в нее так спешно уехала. Он предлагал мне совсемдругую жизнь, в которой буду я, он, наши будущие дети, его пьянки, мои слезы,его гулянки в компании друзей и подруг, мои упреки и многочисленные просьбы,чтобы он наконец-то одумался. Так живут все его друзья, и так хотел жить он.Водка, пиво, картошка, селедка, квашеная капуста, моченые помидоры и вечноенедовольство друг другом. Он говорит, что это и есть любовь. Он убеждал меня,что она именно такая, другой не бывает. Вернее, бывает, но только в сказках.Жены его друзей все терпят и все прощают. Он хотел, чтобы я была одной из них,чтобы я жила по инерции, рожала детей, носила торбы из магазина, стояла уплиты, не спрашивала его о том, почему он так поздно пришел или почему он ивовсе не пришел ночевать. Чтобы я потихоньку толстела, все меньше и меньшеподходила к зеркалу, забыла, что такое косметика, никогда не красила волосы ине претендовала хоть на какой-нибудь, пусть самый скудный гардероб. Когда онузнал, что я уезжаю в Москву в поисках лучшей жизни, то почему-то назвал меняшлюхой: по его понятиям, все приличные девушки сидят дома и довольствуются тем,что есть, а все шлюхи едут в Москву. Мой жених пытался меня остановить, нотолько усугубил ситуацию; он дал мне пощечину и сказал, что очень сильно во мнеошибся — он делал на меня ставку и думал, что со мной можно жить. Передотъездом мой кавалер пришел в наш дом пьяный, материл меня, на чем свет стоит,обзывал самыми последними словами, требовал обратно свои немногочисленныеподарки. Я вынесла ему подаренный им на мой день рождения парфюмерный набор идешевое колечко из «Союзпечати». Больше подарков не было. Перед уходом онсказал мне о том, что у меня еще есть шанс, что, если я останусь, он еще сможетсделать мне одолжение и отвести меня в загс, но, если я уеду, он всю жизньбудет называть меня шлюхой и никогда не примет обратно. Если я вернусь, то онпобрезгует сесть со мной за один стол, потому что ему неприятно сидеть рядом смосковской шалавой. А дальше он начал все крушить в квартире, и моей материпришлось вызвать милицию. Я повесила на плечо свою дорожную сумку, собраннуюдля поездки в Москву, и грустно смотрела на своего жениха, которого соскрученными руками пытались посадить в машину с решетками, для того чтобыувезти в вытрезвитель. Но он был слишком буйный и никак не хотел смириться стем, что сейчас его увезут по назначению, а когда он вернется, то меня ужездесь не будет. Когда моего парня просто чудом затолкали в машину, даже сквозьрешетку он показывал мне кулаки и что-то кричал. Я смотрела вслед отъезжающемумилицейскому «газику» и думала о том, что этот кричащий тип чуть было не сталмоим мужем. Вот такой у меня был кавалер, и вот такая у меня могла бы статьжизнь.

— Ты плачешь?

Дмитрий полез в карман брюк и протянул мненосовой платок.

— Извини, нервы.

— Не рано ли в твоем возрасте?

— А я вообще ранняя.

— Послушай, где-то тут должна быть твоягостиница.

— Вот и она.

Я и сама удивилась тому, что мы так быстродобрались до гостиницы, которая ни с того ни с сего вызвала у меня паническоечувство страха.

— Приехали, — прошептала я и ощутила, как уменя пересохло во рту.

— Ну что, вместе пойдем? — Дима припарковалсянедалеко от входа в гостиницу и заглушил мотор.

— Зачем?

— Как зачем? За твоей сумкой.

— Ты со мной?

— Ну да, если ты, конечно, не против, —смутился молодой человек.

— Я-то не против, — неожиданно я смутилась неменьше его.

— Уж если я в это влез, то должен хоть чем-тотебе помочь. Я так понял, что ты совершенно одна в чужом городе. У тебя здесьхоть какие-то знакомые есть?

— Нет.

— Что, вообще никаких? Ни знакомых, ниродственников?

— Ни тех ни других.

— А как же ты сюда приехала? — Дима не смогскрыть своего удивления и присвистнул.

— Да так, самостоятельно.

— Одна?

— Ну конечно, одна. А с кем я, по-твоему, должнабыла сюда приехать?

— С родителями, например. Или хотя бы скем-нибудь из родных.

— Скажешь тоже! Куда поедут мои родители, еслиони Москву на дух не переносят?! Они про нее даже слышать ничего не хотят.Когда про этот город по телевизору говорят, у них истерика начинается.

— Да за что ж они так Москву-то ненавидят?

— Говорят, что вся страна на нее работает, иона жирует. Мол, в нее приедешь, так она оберет тебя до нитки, даже намороженое денег не оставит.

— Бред какой-то.

— И я про то же. Отец со мной даже проститьсяне вышел, а мать, вдоволь наплакавшись, все же уже перед самым отъездом сказаламне о том, что если у меня что-то получится, то она будет за меня рада. А ещеона сказала, что из наших ни у кого не получалось. Многие пробовали пробиться ивозвращались обратно.

— И ты не приняла это во внимание?

— Нет. Я не принимаю к сведению чужойнегативный опыт. Только позитивный.