Они сражались, чтобы их не съели.

Когда молодой Рингил Эскиат – на тот момент занимавший должность-синекуру младшего офицера по связям с маджакскими наемниками на службе Трелейна – это ощутил, его захлестнула холодная и чистая ясность, словно он окунулся в водопад Трелигаль. Другие командиры из благородных семейств Лиги в ужасе шарахались от такой перемены, а Рингил принял ее с готовностью и обнял, как мускулистый торс случайного любовника в переулке.

И это помогло ему пройти войну, позволило выйти против ящеров в Виселичном Проломе, где он рассчитывал погибнуть, но стал героем.

А потом, в тошнотворном будто похмелье утреннем свете, озарившем их победу над Чешуйчатым народом, обещание грядущих перемен – как и уйма тех самых мускулистых любовников из переулка в течение многих лет – покинуло его и исчезло навсегда.

В тот раз ему потребовалось время, чтобы осознать случившееся. Он был еще молод и действительно верил в перемены. Но, по мере того как нормы менялись, возвращаясь к прежнему или становясь адски похожими на то, что было, эта вера стала ему мешать. Позднее она его чуть не убила. Хотя на самом деле подвела куда ближе к смерти, чем когда-либо удавалось Чешуйчатому народу – в конце понадобилось вмешательство Арчет, чтобы спасти его и дать понимание: они уберегли человечество от ящеров, чтобы означенное человечество могло вернуться в ту же яму невежества и угнетения, где пребывало раньше, и барахтаться там в свое удовольствие.

Он ушел.

Прочь от почестей и предложений, затрещавшего по швам единства Лиги и Империи; прочь от тысячи мелких свар и стычек из-за территории, в которые выродилась война. Он выплюнул, как мог, ее послевкусие и, кроме других бессмысленных занятий, сел писать свой трактат.

Итак, ненависть. Раз она опять обрела сраную популярность.

«Но ненависть, – напоминал он своим предполагаемым читателям, молодым и перспективным командирам из благородных семейств, – это любопытное чувство, часто сродни любви, а в действительности напоминающее любовь в той же степени, в какой отражение в кривом зеркале дешевой комнаты страха напоминает вас. Что еще любопытнее, в раскаленном добела аду битвы, истинной комнате страха, где люди убивают и умирают ради неопределенных причин, иной раз можно пройти сквозь это зеркало. Совершите такой переход, найдите способ оказаться на другой стороне – и ненависть, которую к вам питают солдаты, тоже может преобразиться в чистую всепоглощающую любовь, ради которой они последуют за вами, готовые отдать жизнь».

Рингил признавал, что это невероятно странное заявление, и все же он видел подобное в ревущем хаосе войны не раз; магию, проворную словно ртуть – впрочем, то же можно сказать о многом из случившегося с ним в те годы. Сколько ему довелось пережить хаотичных, чудесных и странных событий…

Но то была война, и прошлого не вернуть.

Здесь и сейчас, на заросших кустарником приграничных землях за пределами Хинериона, с оборванной бандой самых дешевых наемников, на каких хватило его похудевшего кошелька, преображений не будет, не случится ничего удивительного.

Он был заперт в зеркале и знал это.

Поэтому Рингил наблюдал за освобождением рабов, стараясь не испытывать то же чувство, которое явно испытывали его люди: это была колоссальная трата времени.

Он старался вообще ничего не чувствовать.

Сами рабы, похоже, большей частью погрузились в схожее оцепенение. Некоторые вскакивали, едва с них снимали кандалы, хватали себя за отросшие бороды и убегали к опушке леса по одному, по двое, то и дело оглядываясь на бегу; другие – в основном, женщины – хватали освободителей за руки и пытались их целовать или плакали. В ответ они получали испуганные ругательства или пожимание плечами. Но таких было меньшинство. Большинство просто брали еду и жевали, не сходя с места, продолжая таращиться в пустоту, открытую за время плена. Возможно, они не верили в реальность происходящего; вероятно, думали, что это трюк. Или, быть может, их не волновало ни то ни другое. Если они и понимали, что свободны, это не представляло для них особой ценности.

Рингил-то знал толк в свободе, которую мог предложить этот мир, и все же странным образом оказался здесь, опустошенный и с кровью изнасилованной женщины на руках. Он невольно задался вопросом, так ли сильно эти люди ошибаются.

Солнце взошло на востоке и прогнало остатки ночной прохлады. С ними отступили и события, произошедшие на рассвете, будто трупы Снарл, легата и их людей были мусором, оставшимся после битвы в призрачной реальности, существующей параллельно с реальным миром. От этой мысли пришли воспоминания, заставившие Рингила задрожать. Он стряхнул дрожь и попытался впитать немного тепла, дарованного новым днем. Но в ушах у него стучало – он скорее ощутил это, чем услышал, – и в глазах как-то резко потемнело. Он опять задрожал и мрачно спросил себя, уж не простудился ли.

Позади захрустели камешки под чьими-то быстрыми ногами.

Он резко повернулся, вскинув руку к навершию Друга Воронов. Увидел, как Эрил бежит навстречу с вершины холма и на бегу машет рукой, указывая на запад.

– Всадники!

Он сосредоточился, будто в ужасе очнулся от навеянного фландрейновой трубкой сна. Тихое постукивание в ушах разлилось в утренней тишине и обрело истинную суть: этот звук был ему известен по полусотне прошлых битв – дрожала земля под копытами тяжелой кавалерии, несущейся галопом.

Эрил уже орал во все горло:

– Вса-а-а-адники!!!

Вокруг Рингила наемники услышали и подхватили крик:

– Берегитесь, всадники!

– Всадники!

– Твою мать, тяжелая кавалерия!

Отчаянные вопли заметались над равниной, словно молнии перед грозой, а потом наемники со всех ног бросились бежать, пробираясь среди сгрудившихся рабов, стараясь поскорее добраться до опушки леса или до лошадей – любого укрытия, какое мог предложить горизонт. Рингил попытался схватить одного, когда тот несся мимо, но от набранной наемником скорости его развернуло, и в итоге он остался с пустыми руками. Мужчина побежал дальше, продолжая орать:

«Тяжелая кавалерия!»

Рингил видел, как она обращала в бегство и более опытных людей. Бронированные кони устрашали любого сильнее злого колдовства. Еще до возвышения Ихельтетской империи и основания противостоящей ей Лиги тяжелая кавалерия раз за разом становилась решающим доводом в бесконечных войнах за территорию между наомскими городами-государствами. Она разносила вдребезги любые защитные сооружения и уничтожала боевой дух без остатка. Даже маджаки, бывало, сдавались под натиском бронированных всадников. Ждать, что эта кучка отбросов выдюжит против такого врага… бессмысленная затея, от которой он отказался и бросился вверх по склону, навстречу Эрилу. Повернулся и взглянул на запад – в направлении, указанном болотником.

– Вон там. Слева от утеса, где обрывается опушка леса.

Детали еще было не разглядеть, но Рингил увидел бледное кипение пылевого облака. Да, сомнений нет.