Начался карнавал. Узкие улицы, вполне свободные последние несколько недель, оказались теперь забиты туристами, бродившими в масках и невообразимо причудливых шляпах с колокольчиками. Венеция перестала полностью принадлежать венецианцам, но они, по крайней мере, компенсировали эту потерю своим милостиво-жизнерадостным беззаботным духом. Маскарадные вечеринки проходили во всех кварталах города. Они выплескивались в магазины, музеи, рестораны, плыли по каналам в гондолах, водных такси и вапоретто. Ликовали и вкусовые рецепторы – возрождению карнавальной выпечки, фриттелле – маленьких сладких пончиков, украшенных изюмом и кедровыми орехами, а по желанию их можно было сдобрить ванильным кремом – дзабальоне.

На эту фантасмагорическую сцену Венеции восемнадцатого века проникла скромная одинокая фигура, которую сопровождали мэр Каччари и толпа фоторепортеров. Вуди Аллен приехал в Венецию, чтобы засвидетельствовать уважение любимому им городу, где он должен был со своим джаз-оркестром играть через две недели на открытии театра после реконструкции. Аллен заявил, что концерт состоится в театре Гольдони, а вся выручка пойдет в фонд восстановления «Ла Фениче». Мэр Каччари провел Вуди Аллена по руинам театра. Аллен молча смотрел на голый подковообразный остов здания. Единственным напоминанием о позолоченных ярусах были теперь пять ровных рядов отверстий, в которые были вставлены деревянные балки, поддерживавшие ярусы.

– Ужасно, – сказал он, – ужасающе. Это совершенная катастрофа, какое разрушение! Я не могу поверить своим глазам, это нереально, этого просто не может быть.

Чувство нереальности стало еще глубже, когда они вышли из театра в гущу костюмированной карнавальной толпы. Но оказалось, что и это еще не предел нереальности – она достигла апогея, когда Феличе Кассон выписал ордер на задержание и привод в полицию Вуди Аллена за нарушение запрета на вход в театр.

Глава 6

Крысобой из Тревизо

Два ряда высоких готических окон сияли светом множества свечей, когда Лоритцены и я приближались к пристани палаццо Пизани-Моретта. Карнавальный бал был уже в разгаре. Мужчины и женщины в костюмах стояли на балконах над нашими головами с бокалами в руках, любуясь Гранд-каналом и отражением огней от черной, как ночь, воды.

– Фасад в стиле готики конца пятнадцатого века, – сказал Питер. – Обратите внимание на узор из четырехлистников над окнами второго этажа, piano nobile. Этот мотив, как вы уже, несомненно, догадались, позаимствован у Дворца дожей.

Питер был наряжен в длинную накидку с капюшоном и черную маску.

– Нарушение запрета! – воскликнула Роуз. – Нет, вы только подумайте! Какая неловкая ситуация для Вуди Аллена. Но Кассон поступает абсолютно правильно, если хочет на самом деле выяснить, что случилось в «Ла Фениче».

Волосы Роуз были зачесаны вверх и украшены изящной ниткой жемчуга. Для этого вечера она выбрала усаженную драгоценными камнями атласную маску и длинное платье из шифона.

– Кассон – один из немногих честных, неподкупных прокуроров, какие у нас еще остались. Белый рыцарь! Я просто молюсь, чтобы он вдруг не разложился, как все другие.

– Потом, уже в восемнадцатом веке, – продолжал свое Питер, – волевая Кьяра Пизани-Моретта, потратив огромные деньги, заново украсила палаццо, все это время буквально осаждая двор, надеясь, что ее брата объявят незаконнорожденным и лишат доли наследства, которую она могла бы так же потратить на палаццо.

Роуз приподняла подол платья, готовясь выйти на пристань.

– Но мне все же искренне жаль Вуди Аллена, – сказала она. – Сначала его джазовый концерт сгорел вместе с «Ла Фениче», а потом его еще и арестовали за то, что он просто хотел выразить сочувствие.

Внимание Роуз было отвлечено человеком в зеленой маске, который в это время выходил из стоявшего впереди нас водного такси.

– О, Питер, смотри. Это же Франческо Смеральди. – Потом, повернувшись ко мне, она продолжила: – Это поэт, которого никто не читает, потому что каждое законченное стихотворение он запирает в банковскую ячейку. Он был учителем литературы и поэзии до тех пор, пока не выяснилось, что он…

– Нет, нет, Роуз, ты ошибаешься, – сказал Питер. – Это вовсе не Франческо Смеральди. Это…

– Ну конечно, как можно узнать человека в маске?! Я вижу только рот и подбородок. Ну, как бы то ни было, он это или не он, но Франческо Смеральди потерял доверие, когда открылось, что он водил группы детей по общественным туалетам, где показывал им граффити!

Выйдя из лодки, мы ступили на покрытый ковром причал, освещаемый с боков двумя горящими факелами, и прошли в обширный холл с позолоченными фонарями, свисавшими с темных потолочных балок. Монументальная лестница в дальнем конце вела на первый piano nobile, в громадный центральный зал с высокими потолками, украшенными фресками в стиле рококо. Это обширное пространство освещалось девятью огромными стеклянными люстрами и шестью канделябрами – источниками света служило множество высоких белых свечей. В тот вечер все помещения дворца освещались исключительно свечами.

Гостей было не меньше нескольких сотен. Голоса сливались в пронзительный гомон людей, освободившихся от пут формальной чопорности благодаря костюмам и маскам, хотя, конечно, несмотря на них, большинство гостей были вполне узнаваемы. Слышались звонкие поцелуи в обе щеки, обрывки разговоров: «катались на лыжах в Кортине», «прямо из Рима», «bellissimo!» – люди волнами протягивали руки для дружеских прикосновений.

Мы остановились в центре зала. Мимо сновали официанты в белых смокингах, предлагавшие вино и розовые «Беллини». «Беллини» были аутентичными; сегодняшний вечер вином и закусками обеспечивал бар «У Гарри», заведение, которому принадлежит честь изобретения нового напитка – смеси просекко и свежевыжатого сока белых персиков.

– Это палаццо пустовало больше столетия, – сказал Питер. – До семьдесят четвертого года здесь не было ни центрального отопления, ни водопровода, ни газового или электрического освещения; в семьдесят четвертом здание было с любовью отреставрировано. Примечательно, что все убранство не только оригинальное, но и нетронутое – фрески, каминные полки, лепнина. Три месяца потребовалось только на то, чтобы очистить пол, и то, что было освобождено от грязи, являет собой блестящий пример подлинной венецианской мозаики восемнадцатого века, сохранившейся в превосходном состоянии. Я всегда говорю: лучший способ сохранения – забвение.

– Альвизе! – Роуз окликнула коренастого, румяного, лысого мужчину, который двигался к нам королевской походкой. Он взял руку Роуз и запечатлел поцелуй, потом пожал руку Питеру.

– Ну, Альвизе Лоредан – это человек, с которым вы просто обязаны познакомиться! – сказал Питер, представляя меня. – Граф Лоредан – настоящий, подлинный венецианец, представитель одной из старейших патрицианских семей.

Альвизе Лоредан уставил на меня свой взор и лучезарно улыбнулся. У него был аристократический крючковатый нос, выдающиеся скулы, венчик седых волос и мощная челюсть, способная украсить монету.

– В моей семье было три дожа, – сказал он по-английски, выставив вверх три пальца. – Три!

– Да, это так, – подтвердил Питер, – и Альвизе скромничает и кое о чем умалчивает, поэтому скажу я. Один из его предков дожей был Леонардо Лоредан, дож шестнадцатого века, чей великолепный портрет кисти Джованни Беллини многими считается лучшим из когда-либо