невозможно – ведь вход в институт был только через единственную проходную.

Но вот появлялась Любаша, и любящий отец, забыв о своем гневе, заискивая, семенил рядом с ней, заглядывая ей в глаза.

Начальник факультета очень быстро завоевал уважение и любовь своих пацанов, которых и сам искренне любил. Он был настоящим воспитателем. Понимал и тонко чувствовал армейскую среду. Враз уяснил, как кого зовут и «кличут», тонко и умело пользовался своими познаниями.

Кроме того, что Баско был отчаянным матерщинником, у него еще был и милый дефект речи. Он шепелявил. И генерал-майор моментально стал популярным, получив среди своих воспитанников любовное прозвище – Костя.

Его цитировали на каждом углу, подражая его смешному дефекту. Но и сам Костя давал повод для народного фольклора. Его речь была пересыпана шутками-прибаутками типа: «Фанера над Парижем», «Все те же и пеший х… медвежий» и проч.

– Ну, сто, Колес? – отчитывал Баско одного из самых популярных и отчаянных хулиганов курса Серёжу Колесова. – Учиться надо, а не дупля гонять!

Однажды на комсомольском собрании, где присутствовал генерал, Чика, у которого шило в одном месте не тупилось ни при каких обстоятельствах и которому было смертельно скучно на «одобрямсе», предложил своему корешу, Олегу, воздержаться от голосования за очередного кандидата в партию:

– А давай, Олежа, пошлем все на хрен и воздержимся! С понтом!

– А давай! – согласился наш друг, которого и самого уже тошнило от монотонного течения спектакля с представлениями.

– Кто за, кто против, кто воздержался? – раздался голос ведущего собрание.

…Неожиданно для всех в многолюдной аудитории поднялись две одиноких руки.

После собрания обоих парней вызвали к Косте. Баско сидел боком в своем длинном, узком кабинете. Олег и Чика молча вошли и стояли у двери.

– Послусай! – начал генерал, обращаясь к Олегу. – Ну, он артист, – и Баско указал на Чику, имея в виду, что матерью «бунтовщика» была известная в то время артистка Зоя Василькова. – Ну, а ты-то сто?

И вдруг генерал схватил со стола хрустальную пепельницу и с силой метнул ее прямо в проказников – те еле успели пригнуться. Пепельница вдребезги разлетелась над их головами, ударившись о дверь кабинета.

– Пошли вон, дураки! – закричал на них Константин Фёдорович.

Друзей словно корова языком слизнула.

Вот такое воспитание! И очень доходчиво.

Когда Олег уже учился на последнем курсе, Константин Фёдорович преподал ему и всем своим подчиненным последний незабываемый урок порядочности и офицерской чести.

Накануне госэкзаменов в институте появились так называемые «покупщики». Это были представители спецслужб, которые прибыли для того, чтобы отобрать самых достойных. Их предложения были лестными, практически решали всю дальнейшую судьбу выпускника. Среди друзей наметилась некая конкуренция.

В этот момент к начальнику факультета генералу Баско пришел один из выпускников, назовем его Петров. Он донес генералу, что сослуживцы читают запрещенный тогда самиздат, роман Пастернака «Доктор Живаго». Среди фамилий, которые он назвал генералу, была и фамилия Олега.

Выслушав Петрова, Константин Фёдорович спросил его, говорил ли он об этом кому-нибудь еще. Нет, не успел. Баско был удовлетворен ответом и приказал доносчику молчать, похвалив за «радение и политическую зрелость».

Перед последним госэкзаменом генерал приказал собрать и построить выпускной курс.

– Лейтенант Петров, три шага вперед! – скомандовал Баско.

Когда доносчик вышел и стал перед строем, Константин Фёдорович с грозным видом, обращаясь ко всем, сказал следующее:

– Какие негодяи читают запрещенную литературу? И где? Здесь из вас готовят бойцов идеологического фронта! А командование ничего не знает. Верит вам, а вы! Если бы не Петров, по-настоящему зрелый офицер, то командование так и было бы в неведении!

– Лейтенант Петров! Объявляю вам благодарность, стать в строй! – скомандовал генерал.

После этих слов Баско развернулся и ушел. На следующий день Петров лег в санчасть.

Теперь, побывав за рубежом и получив определенные практические языковые навыки, наш друг и его коллеги во многом критически взглянули на своих преподавателей.

Среди них были истинные звезды, владевшие арабским языком так, что их мастерством восхищались слушатели. Арабы же их просто боялись. Это Виталий Наумкин, Николай Вашкевич, Александр Удам – учителя и будущие соратники и товарищи по жизни нашего героя.

Когда Виталий Наумкин, молодой выпускник гражданского института, призванный в армию как лейтенант-двухгодичник, приходил в класс – начиналось волшебство. Небольшого роста, темноволосый, как и носитель языка, энергичный. Трудно было даже представить себе, что так можно знать язык, да еще и восточный!

В тот период, когда к власти в ОАР пришел Анвар Садат и когда стали портиться отношения между СССР и Египтом, на театральных подмостках в Каире пошла постановка, в которой завуалированно прозвучали выпады в адрес Союза.

Театральная постановка шла на египетском диалекте, а эти выпады носили характер намеков. Что именно имелось в виду? Нужно было понять, разобраться.

В театр послали группу из нескольких человек. В нее входил и Виталий Наумкин.

Пьесу посмотрели и сделали письменный анализ. Через пару дней МИД СССР выразил ноту протеста Египту. Это повергло официальный Каир в ужас, и постановка немедленно исчезла с театральных подмостков.

Но в вузе были и другие преподаватели. Это в основном люди старшего поколения, занимавшие в институте определенное положение. Они никогда и никуда не выезжали на практику, писали учебные пособия и продвигались по службе, живя в Москве, получая квартиры и привилегии.

Эти преподаватели были абсолютно оторваны от событий на Ближнем Востоке, пытались обойтись литературным арабским языком, на котором не говорил ни один араб на практике.

Когда случилась война и стали бурно развиваться военно-экономические отношения между СССР и арабскими странами и туда поехали переводчики – воспитанники института, этих преподавателей попытались использовать в качестве проверяющих, своего рода инспекторов.

Случались анекдоты.

Находясь в Египте с краткосрочным визитом, с целью оценки эффективности работы военных переводчиков, один старший преподаватель арабской кафедры ВИИЯ, полковник и автор учебных пособий по языку, попытался заказать себе яичницу в ресторане отеля. Делал он это на чистейшем литературном языке, однако араб-официант никак не мог его понять.

Официант с надеждой подошел к одному из сидевших там же молодых переводчиков-практикантов и спросил, кивая в сторону советского полковника:

– Ас-сеид аиз э?[39]

Переводчик, краснея от стыда за своего учителя, объяснил. И араб побежал выполнять заказ.

Учеба в институте для нашего друга в этот период носила характер доучивания: подчищались кое-какие хвосты, сдавались кое-какие зачеты и экзамены. Но в целом одна командировка следовала за другой. Весь учебный процесс был подчинен ожиданию исполнения того или иного задания. В этом состояла специфика института.

Вот и тогда на горизонте маячила командировка