оглох на правое ухо и едва слышал левым. Голова гудела. На первых порах Олег испытывал трудности с ориентацией в пространстве. Затем несколько освоился со своим новым состоянием.

Тем не менее приближался и день выписки.

На последнем обходе между нашим переводчиком и его лечащим врачом состоялся следующий разговор:

– Как думаешь жить дальше? – поинтересовался Цвигун.

– Ну, как… соблюдать диету, не пить спиртного.

– Ну и дурак!

– ?!

– Все есть и пить! И к девкам ходить! А то станешь инвалидом или вообще оттопыришься! Ничего, заболит – полежи, отдохни. Потом опять съешь чего-нибудь вкусненького. Тебе ведь всего двадцать лет! А печень тренировать надо! И даже «принимать» иногда. Но – только водку. Категорически нельзя пиво!

Наш друг впоследствии не раз с благодарностью вспоминал своего лечащего врача. Он и сейчас помнил их разговор слово в слово.

Теперь, после хождений по больницам, предстояла встреча с матерью. Объяснения были тяжелыми – ведь из госпиталя он вернулся практически глухим. О том, чтобы демобилизоваться из армии по болезни и уйти из института, мама ничего слышать не хотела. На вопрос сына о том, как же он будет учиться дальше, если совсем глух, мама попросту разревелась.

На вокзале в Москву его провожал отец. Они почти ни о чем не говорили – Олег все равно бы ничего не услышал.

Когда всех провожавших попросили покинуть вагон, они молча обнялись.

Глава 21

Военный институт, весна 1971 г

– Как же ты учиться-то будешь? – писал на бумаге стройным командирским почерком его новый начальник курса, подполковник Степанов Валентин Сергеевич.

Олег стоял в кабинете начальника курса, молодого щеголеватого офицера, и молча глядел на лист бумаги. Если бы он сам мог ответить себе на этот вопрос!

«Закрой дверь», – прочитал он на листке.

Ключ торчал изнутри, Олег подошел к двери и запер ее. Подполковник в это время что-то быстро писал на листке бумаги. Затем развернул листок к Олегу, а сам отошел от стола к сейфу.

Олег прочитал: «Ходи на занятия и никому ничего не говори. Делай вид, что ты все слышишь. Преподавателям я скажу – они тебя спрашивать не станут. У тебя на все про все месяца 1,5–2 до лета. Затем командировка в Азию. Вернется слух – хорошо. Ну, а если нет – то, что же… А пока давай выпьем! Или тебе нельзя?»

Начальник курса достал из сейфа бутылку коньяка, две рюмки и блюдце с конфетами. Вопросительно посмотрел на своего подчиненного.

– Можно немного, – кивнул головой Олег.

Подполковник удовлетворенно взялся за бутылку – они выпили, закусили конфетами. Затем все поехало обратно в сейф.

– Ну, будь! – сказал Степанов, и они пожали друг другу руки.

Всех иногородних (не москвичей), обучавшихся в институте, перевели жить в «Хилтон». На сленге слушателей ВИИЯ так называлось общежитие за территорией института для тех, кто отслужил два года срочной службы и ушел с казарменного положения.

В комнатах было по два-три человека. Это была уже вполне самостоятельная жизнь со свободным выходом в город. Отравляла все и вся только глухота.

Наш друг совсем ничего не слышал, но изо всех сил играл свою роль. Он заметил, что ребята что-то заподозрили и иногда косо поглядывали на него.

«Наверное, думают, что я сбрендил», – предполагал Олег.

В комнате он жил со своими коллегами: Володей Андреевым и Васей Додатко. Обоим он все объяснил письменно. Те аж присвистнули, но обещали хранить тайну.

Андреев и сам еле ходил на своих ногах. Он недавно вернулся из Египта, где около года просидел в цементном бункере, на боевом дежурстве. К нему там прицепилась хвороба – артроз коленных суставов. И он, как и наш знакомый, был вынужден вернуться в Союз до окончания срока командировки.

Вставая утром, он шумно ступал на негнущихся ногах, продвигаясь к умывальнику, и цеплялся за все, что попадалось на его пути. За что тут же получил прозвище Кабан.

Конечно, к этому прозвищу, которое немедленно и бесповоротно прилипло к Володе, имел непосредственное отношение Олег, пытавшийся как мог развеселить и поддержать друга.

Начальник курса подполковник Степанов свое обещание сдержал – Олега не поднимали на занятиях. Преподаватели его как будто бы не замечали. Он заходил вместе со всеми в класс, садился и молчал, а затем, также с ребятами своей группы, шел курить в туалет на перерыве. Делать было нечего, и он подробно разглядывал кафельные стены туалета, словно бы пытался запомнить их на всю жизнь.

Трудно сказать, сколько дней это продолжалось, а может, недель. Но однажды, уже совсем теплым, солнечным весенним днем, Олег, по обыкновению, разглядывал кафель в предбаннике туалета. И вдруг…

– Галка, галка, галка на палке, – отчаянно травил что-то не слишком приличное его дружок по языковой группе Чика (Андрей Васильков), и все, кто был рядом, весело рассмеялись. Засмеялся и Олег.

И вдруг он осознал и даже испугался этой мысли – ведь он все услыхал! Господи, да неужели?!

Ну, конечно же. Стоял гомон переменки. Кто-то отчаянно чихнул. Олег даже вздрогнул от неожиданности.

Пулей он вылетел из туалета и помчался к Степанову. Без стука, буквально ворвавшись в кабинет к начальнику, выкрикнул удивленному подполковнику:

– Я все слышу! Слух вернулся!

– Закрой дверь, – спокойно отреагировал на новость Валентин Сергеевич и полез в сейф…

Когда Олег вернулся к активной жизни и стал интересоваться окружающим, то обнаружил множество изменений. Ушли некоторые преподаватели, особенно языковые. А на их место пришли новые. Майор Яшин, их бывший начальник курса, ушел на повышение куда-то в Генштаб.

Сменился и начальник факультета. Из войск пришел генерал-майор, бывший командир танковой дивизии Баско Константин Фёдорович.

Это был грузный, большой человек, напускавший на себя грозный армейский вид. Когда он командовал на плацу и шел навстречу начальнику с поднятой под козырек рукой, то был похож на большого нахохленного воробья, важно наступавшего на корку хлеба.

Константин Фёдорович на поверку оказался сердечным, добрым и очень глубоким человеком. Командиром старой закалки, умевшим и потребовать, и по-отечески проявить заботу о подчиненных.

У него рано умерла жена, а его горячо любимая дочь Любаша, сорванец и гулена, преподавала языкознание тут же в институте.

Отец как мог оберегал ее. Но оторва Любаша частенько не ночевала дома.

Грозный, как туча, Константин Фёдорович, зная, что она должна явиться на занятия, ждал ее на КПП, не находя себе места. В этот момент ему лучше было не попадаться на глаза. Он мог придраться к кому угодно и к чему угодно. А миновать его было