В давно сформировавшихся стабильных странах, таких, как Великобритания, Франция, ФРГ, Италия и Испания, есть местные ecorcheurs, которых обычно называют террористами. Одни террористы относят себя к левой части политического спектра, другие — к правой. Многие вдохновляются националистическими устремлениями, свойственными этническим меньшинствам, к которым они принадлежат. Для всех них общим являются неудовлетворенность существующим порядком и решимость изменить его посредством насилия. Организации, к которым они принадлежат (не считая тех, что действуют в развивающихся странах), уже исчисляются десятками, а вскоре их число может перевалить за сотню. Многие их члены обладают сильной мотивацией, имеют хорошее образование и вполне способны использовать современные технологии, от компьютеров до пластичной взрывчатки. В прошлом эти организации продемонстрировали свою готовность и способность сотрудничать друг с другом, образуя нечто вроде террористического интернационала. Они не отказываются и от установления контактов с другими организациями, чьи мотивы для применения насилия имеют преимущественно неполитический характер, — торговцами наркотиками, мафией и т. п.

Обычно этим движениям удавалось получить финансирование, оружие, специальную подготовку и убежище из тех или иных источников. Они — как сорняки, их нельзя искоренить, уничтожив в каком-то одном месте. То, что терроризм сейчас широко распространен, часто вменяется в вину либерально-демократическим странам из-за их нежелания принять жесткие меры, необходимые для его подавления. Сторонники этой точки зрения приводили в свою пользу тот довод, что тоталитарным государствам Восточного блока во главе с Советским Союзом на протяжении достаточно долгого времени после Второй мировой войны удавалось удерживать терроризм в очень узких рамках. Однако терроризм в России тоже имеет не менее длительную историю, чем в других странах. Когда на смену восьмидесятым пришли девяностые, появились многочисленные свидетельства того, как народы, проживающие на территории СССР, в особенности мусульмане, собрались последовать примеру своих братьев за рубежом. По мере того как советское господство в Восточной Европе ослабевает, можно ожидать возрождения былой межнациональной вражды, что уже привело к насилию в Югославии и Румынии. Да и в Соединенных Штатах — стране «первого мира», в которой больше других распространено насилие, — всегда имели место конфликты, напоминающие нетринитарную войну; правда, в данном случае даже организованное насилие редко бывает политически мотивированным и обычно считается формой преступности.

Какими бы впечатляющими ни были результаты нетринитарной войны и какой бы трагической ни была судьба ее жертв, на нынешний день она неспособна поставить под угрозу безопасность западных стран — если не брать в расчет Ливан, который в большинстве смыслов вообще перестал быть государством. И все же любое количество доведенных до осуществления терактов будет свидетельствовать о наличии опасности. Терроризм не может быть уничтожен, пока он находит поддержку либо со стороны отдельных государств, либо в недовольных крупных социальных группах внутри самой страны, ставшей его жертвой. Уже сегодня едва ли найдется правительство, которому не приходилось вести переговоры с террористами, тем самым наделяя их по крайней мере частичным признанием. Зная об опасности, некоторые государства начинают подумывать о том, чтобы объединить усилия в борьбе с конфликтами низкой интенсивности даже ценой отказа от части своего драгоценного суверенитета. Такой конфликт, рассматриваемый с позиции идентичности тех, кто в нем участвуют, намного ближе к наиболее примитивным формам нетринитарной войны, чем к той войне, которая велась во времена Мольтке или даже Эйзенхауэра. То же можно сказать и о применяемом в нем оружии, об используемых методах и даже о самих причинах, приводящих к такому конфликту. Значительная часть последующего изложения будет посвящена доказательству этого утверждения. Начнем же мы с той роли, которую право и сила играют в войне.

Если в сочинении Клаузевица Vom Kriege содержатся современные тринитарные идеи по поводу того, кто ведет войны, то уж тем более в этой книге есть ответ и на другой вопрос — что такое война. Этому посвящена первая глава первой книги Vom Kriege, уже заголовок которой гласит, что война есть «акт насилия в его крайней степени». Современный читатель, знающий о жестокости двух мировых войн, наверняка сочтет вопрос очевидным и даже тривиальным. И в чем-то он будет прав.

Теории Клаузевица следует рассматривать неотрывно от исторического контекста, в котором они были созданы. Как и другие представители его поколения, он пытался понять секрет успеха Наполеона. Известные военные комментаторы того времени, такие, как Дитрих фон Бюлов и Антуан Жомини, полагали, что нашли ответ в сфере стратегии, вокруг которой они и строили свои замысловатые интеллектуальные системы. Клаузевиц был с ними не согласен. Несмотря на то, что он называл Наполеона «богом войны», Великая армия не обязана своими победами какой-то тайной мудрости, ведомой только самому императору. Скорее стихийное неистовство, высвобожденное Французской революцией, было вобрано в себя наполеоновской армией и направлено на достижение военных целей. На такую силу можно было ответить только силой. «Поскольку применение силы в крайней степени ни в коем случае не исключает применение ума», в поединке двух сильных сторон побеждает та, у которой существует меньше ограничений. Этот вопрос не был исключительно теоретическим. Пруссия, все еще цеплявшаяся за фридриховские порядки, потерпела одно из самых сокрушительных поражений в истории государств. Монархии предстояло или позабыть «ограниченные методы войны», свойственные XVIII в., или мириться с перспективой безрадостного будущего.

Клаузевиц, не склонный к завуалированным выражениям, прямо и открыто подчеркивал опасность введения элемента «ограниченности» в состав «принципов» ведения войны. Военная сила представлялась ему не подчиняющейся никаким правилам, кроме свойственных ее собственной природе и соответствующих политическим целям, ради которых она вступает в действие. Его раздражали «филантропические» представления о том, что война может (или должна) быть ограниченной и вестись с минимумом насилия: «В таких опасных вещах, как война, худшие ошибки делаются из милосердия». Он также писал: «Довольно уже нам слушать пустые байки о генералах, побеждающих без кровопролития». Однако вызывает сомнение, способен ли был сам Клаузевиц, «философ в военной форме», следовать на практике тому, что он проповедовал. Его характер остается для нас загадкой; ему, вероятно, не была присуща та жилка безжалостности, которая существенна, наверно, для любого великого полководца.

Не так-то легко понять, почему эта «жесткая» линия рассуждения произвела такое огромное впечатление на многих последователей Клаузевица и на всю современную теорию стратегии. Популярность Vom Kriege едва ли можно объяснить красотой стиля, который хотя иногда и сверкает изящными и броскими метафорами, зачастую слишком напыщен и уж точно не годится для легкого чтения перед сном. На ум приходят два возможных объяснения. Одной из причин того, что книга Клаузевица была встречена благосклонно, можно считать распространение национализма как популярного политического учения. Не только сам он был страстным патриотом Пруссии; как раз во времена его писательской деятельности, агитатор и «отец гимнастики» Ян говорил своим немцам-соотечественникам, что всякий, кто обучает свою дочь французскому, делает из нее проститутку. Позднее, в XIX в., усиливающиеся национальные чувства, намеренно разжигаемые и поддерживаемые государством, обернулись шовинизмом. Существовавшие ранее ограничения, созданные религией или естественным правом, были отброшены за ненадобностью. Каждая крупная европейская нация провозглашала теперь себя венцом творения, хранительницей уникальной бесценной цивилизации, требующей защиты любой ценой. Недолго оставалось до того времени, когда, прибегая ради победы над противником ко всем доступным средствам и доходя в этом до последней крайности, каждая из них беззастенчиво провозглашала это своим правом и даже надлежащей обязанностью.