Осталось вернуться к началу данного раздела и решить, как все же быть с «официальным ответом» на наш вопрос. С разговорами о том, что в России живут не только русские, а значит, требование преимущественного учета их интересов (например, в сфере миграции, занятости, образования, культурной среды) есть антигосударственная деятельность. В свете сказанного оценить этот аргумент не так сложно. Он представляет собой попытку сослаться на другие народы, чтобы не иметь отношения к собственному. Концепция «многонационального народа» – всего лишь эвфемизм, означающий право многонационального правящего слоя использовать эту территорию как ничейную.

Тот факт, что чиновники, дельцы, в конце концов президенты, составляющие этот правящий слой, являются по большей части русскими, часто служит «убийственным» доводом против националистов – «чего же вам еще не хватает?». В действительности это полное непонимание сути. Не хватает – той самой горизонтальной солидарности, которая возникает либо не возникает на почве общего происхождения. В случае с русским правящим слоем – к сожалению, не возникает. А идеология «многонациональности», ставшая символом веры российского официоза, – залог того, что и не возникнет.

Так что толку сетовать на болезнь «офшорной аристократии», если главное лекарство от нее – солидаризм национального толка – под запретом? В самом деле, если вынести за скобки императив национальной солидарности, то я просто не вижу причин, в силу которых люди, у которых есть деньги и власть, что-то должны людям, у которых нет денег и власти, а также их нерожденным потомкам.

Морализации по поводу власть предержащих бесплодны и пусты там, где не продуманы – или, того хуже, не созданы – основания публичной морали.

В каком качестве мы обязаны чем-то друг другу, в каком качестве выражаем свои требования и притязания в публичном пространстве?

Может быть, в качестве налогоплательщиков, каковыми являемся подчас понарошку? Или в качестве людей, создающих своим трудом ту прибавочную стоимость, за счет которой живет «верхушка»? Но большая часть населения России неинтересна капиталу как объект эксплуатации – в том-то и беда. Проблема с правящей элитой не в том, что она экспроприировала наш труд. Скорее она экспроприировала труд предшествующих поколений – недра, инфраструктуры, – все то, что было создано и завоевано ими. «Экспроприировала» в том смысле, что это коллективное и публичное достояние используется как частное. И со своей стороны заявить эту претензию мы не можем в качестве частных лиц – но лишь в качестве наследников, мыслящих и действующих в национальной системе координат[46]. Нация – таков единственный доступный нам способ создать живую, обязывающую сопричастность прошлых и будущих поколений в масштабах не отдельно взятого рода, а большого общества.

Иными словами, если мы, говоря языком Солженицына, безнациональны, то мы бесправны в отношении судьбы обширного материального и нематериального наследства, которое создано кровью и потом наших предков. Просто потому, что не ясно, на каком основании они – «наши» (ведь когда мы говорим «наши предки дошли до Тихого океана», речь не всегда о прямом биологическом родстве). А коль скоро такого основания нет, то мародерство элит в отношении «бесхозного» достояния, не говоря уже о коррупции и неравенстве, – приемлемая форма поведения. Перефразируя Достоевского, можно сказать: если нации нет, то все позволено.

Сегодня Россия демонстрирует, увы, стопроцентную истинность этой формулы. Наш диагноз – острая этическая недостаточность. Но причины безудержной коррупции на верхних этажах социальной пирамиды и неистовой деградации внизу бессмысленно искать в моральных качествах отдельных лиц. За столетия наблюдаемой истории люди менялись не так уж сильно. А вот общества рассыпались и собирались заново. Это касается и морали. Обыденная, «частная» этика в нашем обществе, хотя и подорвана, продолжает существовать. Это пресловутая порядочность, на которой многое держится. Многое – но не все, поскольку публичная этика недостижима из частной. Личная порядочность не может заменить национальной лояльности. В системе публичных прав и обязанностей все строится вокруг этой оси: посягательство на публичное достояние преступно лишь в том случае, если точно известно, кому оно принадлежит. И если этот кто-то не является фиктивным и подставным лицом, наподобие бумажного, не вызывающего ни у кого никаких чувств, кроме зевоты, «многонационального народа РФ».

Судя по опросам, с каждым годом все больше людей готовы подписаться под лозунгом, официально вошедшим в список «экстремистских материалов» – «Россия для русских», даже невзирая на двусмысленность формулировки (что за грубый утилитаризм: «Россия – для»?). В версии, приписываемой Александру III, та же мысль звучит точнее: «Россия должна принадлежать русским». Быть может, Александр III и не говорил этой фразы, но это неважно, как неважно, что Людовик XIV не говорил «государство – это я». История – это не то, что произошло, а то, что осталось в памяти. Так вот, эти слова врезались в нашу память, и они, по-моему, – не об отношениях с инородцами (по крайней мере не в первую очередь), а об отношениях со своим собственным историческим наследством.

И еще: если вдуматься, в устах государя – это больше, чем афоризм. Это – своего рода невольное завещание. То, что считалось принадлежащим лишь династии, переадресовано нам как народу. Так не пора ли вступать в права?

Одно из положений французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года гласило: источником суверенной власти является только нация. Этот принцип ознаменовал вход одновременно в эпоху демократии и в эпоху национализма. Национальный и демократический принцип обоснования власти идут в современности рука об руку. Идея нации в этом контексте выражает тот факт, что власть не может исходить от народа, если этот народ не обладает общностью самосознания и культурной однородностью, необходимой, как минимум, для взаимопонимания и взаимного доверия людей а, как максимум, для возникновения эффекта «общей судьбы» и «общей воли».

То есть, конечно, на уровне локальных сообществ, местного самоуправления демократия вполне может обходиться без нации. Но на уровне большого общества – нет.