Поэтому принцип многонациональности государства, унаследованный нами от СССР, оказался барьером для демократизации. Мы без конца воспроизводим традиционную конструкцию «верховной власти», вознесенной над обществом, – но уже без каких-либо традиционных или идеократических опор и оснований для этой конструкции.

Российский правящий класс сегодня – это номенклатура без коммунизма и феодальная знать без идеи божественного права. Это весьма двусмысленное положение.

Мне кажется, болезненное отношение власти к национальному вопросу связано именно с этой беспочвенностью ее собственного положения в национальной системе координат. Суть дела не в том, что национальный вопрос может взорвать «многонациональную» страну, а в том, что он может подорвать вненациональную власть в ситуации отсутствия объединяющего наднационального проекта.

Первое, что приходит в голову при осознании этой проблемы, – стремление воссоздать наднациональные основания власти. Но таковые, к несчастью или же к счастью, не обнаруживаются. Даже если закрыть глаза на все издержки идеократической модели и масштабы политического насилия, связанного с ее утверждением, в нашем распоряжении просто не существует всепобеждающего «учения», способного выдержать такие нагрузки, обеспечить такую энергию и собрать государство на вненациональных принципах.

«Общероссийский патриотизм» как таковой не может его заменить (вопреки мнению премьер-министра, высказанному на уже упомянутом заседании Госсовета): идея Родины является аспектом национального сознания, а никак не наднациональным принципом, соответственно, поиски в этом направлении отсылают скорее к теме некоего нового этапа нациестроительства, а не нового имперского проекта.

Имперского проекта (как альтернативы национальному) в России нет, есть только имперские фантомные боли. Поэтому сегодня позиция «имперского» осуждения национализма равнозначна позиции собаки на сене. Перед нами не стоит выбор между империей и национальным государством. Есть только выбор между национальным государством – и государством несостоявшимся.

Как ни странно, реальность именно такого выбора сегодня признается многими – даже во власти. Так, еще до событий на Манежной площади, летом 2010 года, когда президент Медведев общался с членами Совета по правам человека, он сказал, что если мы не сформируем российской национальной идентичности, то «судьба нашей страны очень печальна». Это означало, что, во-первых, глава государства фиксирует отсутствие полноценной национальной основы у сегодняшнего государства, со всеми вытекающими последствиями для судьбы этого государства. И что, во-вторых, он, по всей видимости, делает ставку на более последовательное проведение принципа единой гражданской нации.

В привычном понимании «гражданская нация» – это нация, точкой отсчета для которой является государство, единство правового и политического порядка, а не культуры, языка или происхождения. Попытка двигаться «от государства к нации», т. е. стремление обеспечить национальную легитимацию и национальную лояльность уже существующим формальным институтам, для действующей власти – вполне естественная стратегия.

Но эта стратегия, как и любая другая, может быть успешной лишь в том случае, если не является стратегией самообмана.

Между тем в нашем политическом и экспертном обиходе идея гражданской нации воспринимается сугубо мифологически – как некий залог всеобщей гармонии в противовес опасной, конфликтной идее этнической нации.

В частности, она воспринимается как формула безболезненной интеграции Кавказа, т. е. интеграции, происходящей как бы автоматически, в силу того, что мы отказываемся от «русской» нации в пользу общей для всех «российской». Это очень наивное представление.

Дело в том, что гражданская нация требует не менее интенсивной общности и даже однородности, чем этническая. Это однородность политической культуры и гражданского сознания.

Есть ли эта однородность между нами и Кавказом? К сожалению, нет. Потому что именно от кавказских лидеров мы слышим, что законы шариата выше законов России. По поведению кавказской молодежи мы видим, что и законы адата тоже выше законов России. Именно в кавказских республиках властям обещают на выборах уровень поддержки в 110 %, а русского назначенца, крупное должностное лицо, присланное из Центра, просто, как куклу, выносят из кабинета – он не прошел этническую квоту. Это все иллюстрации огромного перепада в гражданской, правовой и политической культуре между Центральной Россией и Кавказом.

Формирование гражданской нации означает устранение этого перепада. Возможно ли это? Наверное, да. Но это и есть ассимиляция. Только не этнографическая, а собственно национальная. Ассимиляция в единую гражданскую культуру.

Разумеется, единство правовой и политической культуры немыслимо в отрыве от единства культуры как таковой. Сильная гражданская идентичность в России может быть выстроена только на основе стандарта русской высокой культуры и русского исторического сознания. Других ресурсов гражданской идентичности в нашем распоряжении просто нет.

Но даже если отвлечься от этого обстоятельства и вообразить себе «чистую» политико-правовую ассимиляцию Кавказа без культурной, то это было бы поворотом такого масштаба, что в случае его осуществления этнографические особенности Кавказа, включая пресловутую лезгинку, уже никого волновать не будут. Они утратят политическое значение.

Иными словами, как бы мы ни двигались – в русле этатистского национализма, «от государства к нации», или, наоборот, в русле национализма этнического, от культурного единства к политическому и правовому – в любом случае нам предстоит выполнить одну и ту же первоочередную работу: эффективно «перевоспитать» тех, кто предпочитает «законы гор» или кишлаков гражданским законам.

В свое время известный публицист и социолог Сергей Кара-Мурза опубликовал статью «Кондопога как коллективное самоубийство»[48], в которой протестные действия местного населения Кондопоги в ответ на резню, устроенную в городе представителями чеченской диаспоры, описывались как криминальный разгул трайбалистского сознания, который преграждает нам путь к обетованной земле гражданского национализма. Такой диагноз в исполнении уважаемого мной автора довольно сильно меня удивил. Он звучал абсолютным диссонансом по отношению к моему восприятию кондопожской ситуации, но главное – по отношению к собственным декларируемым принципам автора. Требование – во имя общегосударственной стабильности – терпеть беспредел феодальных банд, претендующих на роль «новых господ» и ведущих себя как завоеватели, можно считать чем угодно, но только не проявлением гражданского национализма, к которому апеллирует Сергей Георгиевич.

Конечно, требование покорности по-своему рационально: обычно оно повышает шансы выжить. Но гражданственность начинается именно с отказа от этой рациональности выживания-через-терпение в пользу того, что Гегель называл «борьбой за признание».