И со «смотрящими» Кузьменко сумел наладить контакт, что с Жорой Донским, что с Доктором – людьми абсолютно разными. С Жорой, не давая ему спуску, Анатолий Федорович стремился быть абсолютно честным. Что обещал – то делал, а чего сделать не мог, того не обещал. Мог обещать и неприятности, и делал их. Но никогда – исподтишка. И добился того, что старый рецидивист стал испытывать к «хозяину» нечто вроде уважения… С Доктором, человеком совершенно иного склада, и отношения сложились иные. Кротов, не отягощенный всякими воровскими кодексами, вел себя как бизнесмен или политикан, ну и полковник в ответ действовал так же – два деловых партнера, да и только.

При всем при том Кузьменко глубоко презирал обоих, да и вообще всех осужденных – это у него была какая-то классовая неприязнь, возникшая еще в годы срочной службы, притом что прекрасно замечал ответное пренебрежение к себе со стороны Кротова, никак, впрочем, не высказываемое. Ну что там какой-то тюремщик супротив магната! Замечал – и относился к этому совершенно равнодушно. Зэк не человек, это убеждение полковник никогда не высказывал вслух, возможно, и не думал даже о том, но подсознательно испытывал именно его. Непроходимую дистанцию между собой и ими он чувствовал и соблюдал железно.

Кузьменко ни на грош не верил слезливым историям многих осужденных о том, что вот-де сижу ни за что, по навету, по оговору… Наказания без вины не бывает! – твердо знал он и верил в жесткую, но справедливую правду жизни. Она сама сортирует людей по заслугам: кому орден, кому сума, кому тюрьма… кому свадьба со звоном, кому гроб с музыкой. И тех, кто оказался за решеткой, ему не жалко было ни на копейку. Хотя он был к ним справедлив. Специально никого не гнобил, но если кто подох – туда ему и дорога.

Он был начальником отряда в чине старшего лейтенанта, когда в его отряде оказался отвратительный тип – насильник и извращенец, растлевавший малолетних. Кузьменко и вида не подал, какое омерзение вызвал в нем этот гад, решив, что отрядные сами с ним разберутся как надо… Но, к некоторому его удивлению, негодяй сумел вжиться в суровые будни, ловкостью, изворотливостью, услужливостью ухитряясь оказаться нужным одному, другому… так и избегнул возмездия. У Кузьменко оказалось достаточно времени, чтобы убедиться в этом. Ублюдок стал в отряде «шнырем» и в этой роли оказался вполне в своей тарелке.

Когда Кузьменко представлял себе страдания и слезы детей, которых мучил этот гад, он сам себя пугался, ибо взгляд сразу застилало красной пеленой, а тело передергивали судороги. В этом было нечто вроде священной ярости, в которую ввергали себя берсерки, древнескандинавские воины. Кузьменко, правда, таких мудреных слов не знал, а вот ярость ощущал в полной мере.

Но он умел владеть собой. Пошел на контакт с извращенцем, и тот, охотно откликнувшись, мгновенно согласился, когда начотряда предложил ему стать осведомителем, стукачом – по распространенной терминологии. Старлей в этом и не сомневался.

Больше того, этот гаденыш оказался самым лучшим информатором, какого только знал будущий полковник за все долгие годы своей службы. Просто артист какой-то в деле шпионажа! Понятно, что и сам Кузьменко, и майор, начальник оперчасти, который, естественно, был в курсе, соблюдали строжайшую конспирацию, но и сам их подшефный оказался настоящим виртуозом двуличия… Впрочем, рано или поздно в отряде должны были догадаться, и в какой-то момент Анатолий предложил главному оперу колонии комбинацию: перевести стукача в разряд бесконвойных с сохранением оперативной связи с ним, Кузьменко (бесконвойники составляли отдельный отряд).

Нельзя сказать, что от этой идеи «кум» пришел в восторг.

– Хрен его знает… – скривившись, произнес он. – Конечно, кадр он ценный, не спорю. Но ведь подонок же, пробы ставить негде!

– В нашем деле как будто отбросов не бывает, – сентенциозно заметил старший лейтенант.

– Да я не про то, – вновь скривился майор. – А ну, как он чего натворит, за старое возьмется? Или тягу даст? Кто ж знает, что у него, сволоча, в башке!

– Да что ты, Михалыч! – совершенно искренне воскликнул Кузьменко. – Ну что ему тут творить? В деревне его и на порог не пустят, а бежать куда? До ближайшей трясины?.. – Колония находилась в глухом северном лесисто-болотном краю. – Но дело даже не в том, – неожиданно добавил он.

– А в чем?

– Если я что понял про него, так это то, что он трус и не дурак. Хитрый то есть, может, не шибко умный, но хитрый. За зоной будет вести себя смирно. И бежать ему смысла нет.

Опять же, не сказать, что младший офицер так уж убедил старшего, но последний не мог не согласиться с разумным предложением: действительно, расконвойника труднее поймать на стукачестве, хотя и отношение к ним, понятно, настороженное… Но Кузьменко был совершенно уверен, что при хитрости и изворотливости насильника информацию добывать он сумеет.

Порешили так.

Старший лейтенант оставался с «сексотом» на проводе – теперь у них была возможность видеться за пределами зоны, и они обговорили для этих встреч несколько глухих мест, благо недостатка в них в местной тайге не было. И график встреч был расписан, старший лейтенант, а вскоре и капитан (как раз получил это звание) Кузьменко старался его соблюдать, насколько возможно…

Строго по графику состоялась и эта их встреча.

Среди трех точек контакта, выбранных Анатолием, эта была самой удаленной и от лагеря, и от местных деревень: крохотная полянка на границе погибельной болотной топи.

Капитан прибыл первым. Сел на ствол поваленной ели, снял фуражку, стал обмахиваться ею, летом в этих северных краях бывают необычайно жаркие дни. Хорошо еще, что само лето на спад пошло – конец июля, комаров немного.

Легкий хруст ветки выдал приближавшегося стукача. Через минуту за спиной раздалось:

– А вот и я, гражданин капитан!

– Слышу, – сказал Кузьменко, не оборачиваясь.

С ним, да и вообще с начальством, осведомитель ухитрялся быть одновременно и нагловатым, и почтительным, отчего капитан испытывал особое омерзение. Но не выдавал его ни единым жестом.

– Разрешите присесть?

– Садись. – Капитан подвинулся. – Слушаю.

– Я закурю, с вашего позволения?

– Потом. Говори, у меня времени нет.

– Ну, чего говорить… Тишком такой базар пошел, будто бродяги с третьего отряда хотят на амнистию подорваться…

«Объявить себе амнистию» – на тюремном жаргоне означает совершить побег.

– Так. Кто?

– Ну… Динамит, Сумрак и вроде как Клещ. Но поручиться не могу! Хотя слушок вряд ли совсем фуфловый.

Кузьменко сразу этому поверил. Похоже на правду.

– Ясно. Разберемся. Еще что?

– Ну, так, по мелочевке…

И рассказал об этой мелочевке – действительно, пустяки, но и такие сведения даром не достаются.