Гильберту было неохота сразу же спускаться с холма, на который он только что с таким трудом взобрался. Он свернул с дороги в сторону и остался на вершине. Панорамный вид. Туман в бухте, силуэты, пятна цвета, видно мало и нечетко. Опять слишком много ажиотажа вокруг банального, в конце концов, пейзажа. Сверху острова походили на камни, поросшие мхом, в тумане. Он разочарован? Он и сам не знал.

Его проект отчуждения все же можно было считать удавшимся. Он от всего отдалился, насколько только мог. Токио остался где-то очень далеко, до бухты Мацусима еще надо дойти. То, что молодой японец его больше не сопровождал, пожалуй, даже к лучшему. Никто его не отвлекал, не мешал посвятить себя соснам, луне, вообще природе. За Йосой приходилось постоянно следить, юноша был судорожно напряжен, с ним невозможно было расслабиться, не то что на чем-либо сосредоточиться. Все эти неудобства разом исчезли. Гильберт почти надеялся, что Йоса больше не появится.

Парк на вершине холма, газоны, скамейки, сосны. Кругом одни сосны, уже многовато даже. Сайгё бывал здесь, гласит легенда, и под одной сосной встретил молодого монаха. Тот загадал ему загадку, которую Сайгё не смог отгадать и со стыдом вынужден был удалиться, так и не добравшись до Сосновых островов. Хотел бы Гильберт знать, что за загадку не смог разгадать мудрый странствующий поэт. Сайгё-Модоси-но Мацу, «Сосна, у которой Сайгё повернул обратно» — так назывался парк. Гильберт удивился, как мало надо, чтобы отвратить величайшего из пилигримов этой страны от его замысла. Но люди бывают слишком чувствительны и обижаются по пустякам. С ним, решил Гильберт, такого не произойдет. Он не позволит себя остановить, его не одолеет никакая неопределенность, он будет следовать своему аскетическому проекту, пусть разочарования и фрустрация неизбежны. Он сел на скамейку и оглядел острова далеко внизу. Только сейчас обратил внимание на оглушительный стрекот цикад. Электрический, как сигнализация. Острова внизу расплывались в тумане, который, как ему показалось, становился все гуще. Из кустов шмыгнула лиса и замерла, уставившись на него. Гильберт испугался не меньше. В беспомощном положении он застыл на скамейке, вокруг ни души, делай с ним что хочешь. Лиса принюхалась, Гильберт не двигался с места. Зверь оценил ситуацию и, судя по всему, решил, что можно двигаться. Лиса подкралась к скамейке, прошмыгнула мимо Гильберта и исчезла среди стволов. Гильберт встал. Море на секунду заискрилось в тумане и снова подернулось дымкой. Чего он ждет? Надо взять и пойти на острова.

Известная бухта Мацусима встретила Гильберта плавучими кранами и строительным оборудованием. Портовые сооружения пострадали из-за землетрясения Тохоку, волна накрыла променад и опустошила многие здания вдоль берега. Береговую линию подмыло, образовался обрыв. Впрочем, как говорил портье, Мацусима не слишком пострадала. Череду магазинов загородил строительный забор, витрин не разглядеть. Некоторые из них и вовсе были заклеены газетными листами. Но маленькие сувенирные лавочки уже отремонтировали, и там, в элегантной обстановке на темном дереве, выставлены были на продажу яркие, красочные товары. Гильберт купил в забегаловке рисовые шарики, жаренные во фритюре. Никаких местных устриц он есть не станет, никаких морепродуктов, никакой свежей рыбы из бухты. Кто знает, до какого побережья докатилась радиоактивная вода из Фукусимы? Отели, громоздкие короба в стиле японского послевоенного социализма, остались целы или уже полностью отремонтированы. Только вот туристов что-то нигде не видно. Пустынные автобусные стоянки, закрытые дома; город-призрак. Среди строительных лесов и занавешенных зданий он нашел выход на набережную.

Волны накатывали на песок и растворялись в белой пене. Они бились об утесы, разлетались брызгами. Тонкие черные водоросли колыхались в воде, змеились вокруг низко настеленных камней набережной. И он подумал о волосах Матильды, как они колыхались в воде, когда она лежала в ванной, тонкая морская трава, что вздымается и опускается в волнах.

Басё сошел на берег на острове Одзима. Он прибыл по воде из Сиогамы, взял напрокат лодку и вечером, вместе со своим спутником по имени Сора, высадился в бухте Мацусима. Гильберт ступил на остров Одзима с красного деревянного мостика. Здесь дзен-монахи десятилетиями медитировали на камнях, в этом месте — кульминация залива Сосновых островов, здесь — самый мощный остров. Протоптанная дорожка вела вдоль берега, мимо сосновых корней, мимо пещер, где стояли буддистские статуи, выветрившиеся, покрытые патиной, полные достоинства. Гильберт сторонился статуй, они давили на него своим величием, древней вековой жутью, что не подпускает к ним близко ни одно живое существо. На берегу он уселся под деревом, прислонился к шершавой коре и посмотрел на бухту.

Ветвь сосны с черно-зеленой хвоей нависала над ним, вдали блестело море, острова в вечернем свете. С этого места он видел только часть бухты: группа островов прямо перед ним загораживала вид, но он никуда не хотел уходить, хотел сидеть здесь, разглядывать сосны, ждать, пока луна взойдет над Мацусимой.

Если сегодня вообще будет лунная ночь. Ни малейшего понятия, какая теперь фаза луны — полнолуние, новолуние, здесь он ничего не планировал, положившись на удачу. Может быть, небо затянет коварными облаками. Пока ясно. Сосны на острове напротив цеплялись за скалы и легко покачивались на ветру. На ними — глубокое синее небо, за ними — сверкающее море.

Грустные получились стихи, печальные, и это даже хорошо, лишь бы не слишком личные. Он попробовал еще раз, насколько возможно, непредвзято, образно, как если бы сочинял Йоса.

В этом хайку — и постоянство, и неуловимость одновременно, непрерывное течение вещей, вечное странствие. Его это увлекло, и он продолжал: