органичен. А в ней — А<лександре> А<лександровне> — жила подавленная, задавленная молодость, все неизжитое, войной пошедшее на жизнь дочерей. (Подсознательно: «Я не жила — и вы не живите!» Заедала их век, а самой казалось, что оне задают ее (несбывшийся). Все это в глубоких недрах женского бытия (НЕБЫТИЯ).

Существо не единолично, но глубоко-трагическое. (Трагедия всех женских КОРНЕЙ.)

_____

Итак, r*capitulons[313]:

1) Что* можете — о Музее (дату, статуй)

2) Даты / годы смерти Д<митрия> И<вановича> и Ал<ександры> А<лександровны>

3) Как он умирал если знаете.

_____

Милая Вера, отпишу — и тогда буду Вам писать по-человечески. Есть что*. Но сейчас беда и из-за внешнего: 1-го Окт<ября> мы должны переехать в Булонь, где гимназия сына, а просто не с чего начать. Вот я и тщусь.

Обнимаю Вас. Вашего Иловайского вчера читала вслух, люди были глубоко взволнованы.

                                       МЦ.

<Приписки на полях:>

P.S. Сейчас выяснила, что Музей был открыт не в 1913 г., как я думала, а в 1912 г., совместно с торжествами памяти 1812 г. Видите — могу ошибиться на* год! Отец еще больше году жил, и его травили в печати за «казармы» и слишком тонкие колонки[314]. Он умирая о них говорил. Бесконечное спасибо Вам за помощь.

Впервые — НП. С. 428-431. СС-7. С. 250–251. Печ. по СС-7.

56-33. В.Н. Буниной

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

28-го авг<уста> 1933 г.

                         Дорогая Вера,

Сообщаю Вам с огорчением и не без юмора, что моего Дедушку Иловайского опять выгнали — на этот раз из «Сегодня», тех «дальних стран»[315], которые я, боясь сглазу — и не Вашего, а своего, и не сглазу, а словом: сказу — не называла. Но, как видите, не помогло, и Дедушка опять вернулся — в сопровождении очень резкого, почти что дерзкого письма, подписанного Мильрудом (?)[316].

Вывод: мой Дедушка не простой, а на внука,

2) никогда не надо поступать так, ка*к никогда не поступал. Вера! Я печатаюсь с 17 лет и неделю назад в первый раз сама предложила сотрудничество, и вот:

…«Так как мы завалены злободневным материалом, мы должны отказаться от предлагаемого Вами». Подпись.

— Знаете мое первое движение? Открытку:

— БЫЛА БЫ ЧЕСТЬ ПРЕДЛОЖЕНА.

                                                  Подпись.

Второе:

СЕГОДНЯ, НЕ ИМЕЮЩЕЕ ВЧЕРА, НЕ ИМЕЕТ ЗАВТРА.

Третье — ничего, Schwamm[317] и даже Schlamm dr*ber[318], третье — коварный замысел наградить кроткого (если бы Вы знали, как сопротивлялся Волошину!) Руднева[319] очередным «Живое о живом» — не очень-то живом (а, правда, Д<митрий> И<ванович> — немножко «La Maison des hommes vivants»[320] — если читали) — словом, убедить его в необходимости для С<овременных> 3<аписок> никому не нужной рукописи. Боюсь только, что слух уже дошел.

Теперь это уже у меня вопрос «чести» (польской), азарта… и даже здравого смысла: может ли быть, чтобы в эмиграции не нашлось места для Иловайского? Куда же с ним?? Неужели — в С.С.С.Р.? Ведь третьего места: ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО — нет, третье — Царство Небесное!

Но — нет худа без добра, и я счастлива, что не огорчила Олю опрометчивым «евреем». Все свои неточности я, благодаря Вам и с благодарностью Вам, исправлю: вместо яйца будет овсянка, «еврея» — еврейская при*кровь (люблю это слово!), а деда, взамен рано-встающего, дам бессонным (еще страшней!)

И земля-то спит,

И вода-то спит,

И по селам спят,

По дере*вням спят,

Одна баба не спит,

На моей коже сидит,

Мою кожу суши*т,

Мою шёрстку прядет,

Мое мясо вари*т!..[321]

(А — правда — между Пименом (Трехпрудным) и избой, любой — никакой разницы? Те же страхи, сглазы, наговоры, наветы, увозы…)

_____

Получила ответ от Кн<язя> С<ергея> М<ихайловича> Волконского: даже Бенуа[322] не знает даты открытия Музея. Твердо, должно быть, знал только мой отец[323].

Надеюсь, что отчаюсь в точных датах и фактах и буду писать, как помню. Во мне вечно и страстно борются поэт и историк. Знаю это по своей огромной (неконченной) вещи о Царской Семье[324], где историк поэта — загнал.

Почему Вы не в Париже (себя — там — не вижу: не хватает воображения на билет даже III класса: честное слово!) — нам бы сейчас нужно было быть вместе.

_____

И вот, тяжелое раздумье: говорить Рудневу, что нас с Иловайским уже выгнали из двух мест, или, наоборот, распускать хвост?

_____

1-го сентября 1933 г. — Письмо залежалось: мне вдруг показалось, что все это нужно мне, а не Вам, но получив Ваше вчерашнее письмо, опять поверила в «общее дело» (cause commune[325] — лучше, п<отому> ч<то> в «cause» — защита, а что мы делаем, как не защищаем: бывшее от сущего и, боюсь — будущего). Будущего боюсь не своего, а «ихнего», того, когда меня уже не будет, — бескорыстно боюсь. Если бы Вы знали, как я его знаю: в детстве (лет 13-ти) меня однажды водили в идеальное детское общежитие «Сэтлемент», где всё делали сами и всё делали вместе. И вот, на вопрос: — Как понравилось? — я, руководительнице, с свойственным мне тогда лаконизмом: — Удавиться. Будущее — в лучшем случае (NB! удавленническом!) — «Сэтлемент».

Кончаю II ч<асть> Музея (а I Милюков д<олжно> б<ыть> тоже похерил[326], Демидов[327] обещал во вторник, а нынче пятница, — Бог с ними всеми!) — музейно-семейную. Если не поместят пришлю. Остается III ч<асть> — Открытие[328], и смерть отца (неразрывно связаны). Отец у меня во II ч<асти> получился живой: слышу его голос, наверное и Вы услышите.

Да! Было у меня на днях разочарование: должна была ехать с С<ергеем> М<ихайловичем> Волконским к своим бабушкам-полячкам, п<отому> ч<то> оказывается — он одну из них: 84-летнюю! девятилетним мальчиком венчал — с родным братом моей бабушки. (Эта старушка жена брата моей бабушки.) И вот, в последнюю минуту С<ергей> М<ихайлович> не смог: вызвали на свежевыпеченный абиссинский фильм. А я так этой встрече радовалась: 75-летнего с 84-летней, которую венчал! Старушка отлично помнит его мальчиком, а также и его