одуванчики и вьются по стенам плющи, питаясь добрым лесным волшебством. В круглых окошках нет стекол, но холодному ветру, дождю и снегу тут путь закрыт.

Гаврила явился через шесть дней. Это время Глеб высчитал, как Робинзон, поставив насечки на палке, которая служила ему посохом и орудием в грибной охоте. Задним числом он отметил все дни со времени неудачного посещения подвала, насечек набралось порядочно, и сколько их еще будет – неизвестно. Лещанина сопровождала девушка, высокая и рыжеволосая, в меховой куртке и меховых штанах, с охотничьим ножом на поясе. Они привезли Григорию осенние дары (за которые тот отдарил втройне) и преподнесли Глебу целый горшок меда. И вот что узнал Глеб из разговора с ними.

Лещане, оказывается, прекрасно знали о людях своего мира, которые живут на востоке в обширных лесах. Живут и ведут долгую, почти безнадежную борьбу с силами тьмы. Люди эти сильны своим духом и чародейством, их мудрецы вполне могут знать о неведомых путях между миром Земли и миром Людей, потому что неведомое для них – открытая книга, из которой они постигают тайны мироздания. Можно подумать: ну что ж, живут где-то там и пусть себе живут, кому надо – вспомнит о них добрым словом за то, что они такие светлые да мудрые, а кому не надо – забудет, живя собственными заботами.

Однако для лещан это очень больной вопрос. Вроде бы хотят они жить сами по себе, не вмешиваясь в чужие дела и себя не выставляя напоказ. Но в недобрые годы – то через десять лет, то через двадцать, – объявляется в этих местах старик. Всегда один и тот же, в зеленом ветхом плаще с капюшоном, на том же коне, что и сто лет назад. Говорят, скитается он по миру, не зная пристанища, и объезжает племена людей, живущих обособленно, как лещане. Как он находит дорогу, не поймешь, потому что старик слепой – глаза у него то ли выколоты, то ли выклеваны.

Он въезжает в село (обычно под вечер), останавливает коня на вечевом поле и поет о прекрасной далекой земле, о человеческой любви и доблести, о могучих витязях и мудрых правителях. Голос его имеет такую власть, что, когда он уезжает, молодежь теряет покой. Лучшие из лучших уходят вслед за ним и никогда не возвращаются. Он приезжал этим летом, и теперь девятнадцать юношей и девушек (в самом цвету!) сговорились покинуть родной лес, не страшась ни долгого пути, ни чужих мест, ни тьмы, ни погибели. Их уговорили только повременить до осени. Теперь время пришло. И через три дня отряд отправляется на восток.

– Мы с Ольшаной тоже пойдем, хоть наши родители против. Можем взять и тебя, – объявил Гаврила.

Глеб не знал, что и думать. Хотя бы представить, где эта прекрасная земля!

– А далеко это? – спросил он.

– Нам такой вопрос и в голову не приходил. Зачем это! Мы знаем, куда идем – это главное. Там война. Прекрасный мир в опасности. Мы нужны нашим братьям, они ждут нас. Ну так что, готовить на тебя запас?

Глеб замялся. Ему, правда, хотелось бы пойти за счастьем с этими прекрасными людьми, но не уведет ли его эта дорога в сторону от цели, не закроет ли путь домой? Добро им тут рассуждать о битвах и славе, а ему-то, школьнику двадцать первого века, разве место в этом мире витязей и чародеев? Да ему бы и родители запретили: мол, подрасти для начала.

– Я должен спросить Григория, – ответил он, опустив глаза и почему-то краснея.

– Вот как, – сказал Гаврила и этим ограничился.

А Ольшана взяла мальчика за руку и, когда Глеб поднял глаза, улыбнулась ему:

– Ты, все-таки, подумай. Если решишь идти, то найдешь меня в доме кузнеца. Только решай скорее – десятого октября проводы. Мы выступаем в полдень.

И они ушли. А Григорий-то был тут как тут.

– Мал ты еще для таких дел, – веско сказал он. – Полюбили мы тебя, Глеб, и я не хочу, чтобы ты сгинул понапрасну. Живи у нас, пока не будет мне ясного знака насчет тебя. Может, сами что решим, а может, кто подскажет. Старобор либо другой кто, надежнейший и мудрейший, поможет тебе.

– Старобор! – лицо мальчика сразу прояснилось от этого имени. – Есть, разве, надежда? Может, Зяблика послать, пусть разузнает!

– У Зяблика крылья не те, чтобы осилить такое расстояние. Я посылал соколов, Ветерка и Пернатку, да мало что они разузнали. Ничего мне не ведомо о судьбе Старобора. А ты оставайся.

Глеб согласился с решением Хозяина. Но было ему тяжело, как будто что-то не так повернулось в жизни.

Разговор этот был седьмого октября. А через день, девятого, Глеба вызвали в судебную палату. Глеб явился. В зале, где обычно весело и шумно, никого не было на этот раз, кроме самого Хозяина и старика в зеленом плаще. Увидев нежданного посетителя, мальчик вытаращил глаза, его сердце застучало часто-часто. Что-то зловещее привиделось ему в этой сгорбленной фигуре. Но старик обернулся, откинул капюшон, и Глеб увидел пустые глазницы, мягкие старческие морщины, высокий лоб мудреца и ласковую улыбку в обрамлении благородной седины.

– Не бойся, Добрый Отрок! – возгласил Григорий. – Подойди к нам.

Старец, едва касаясь, ощупал голову у виска, лицо и плечи Глеба. Глеб послушно стоял, и в голове его крутился глупый вопрос, который все-таки вырвался наружу:

– Ты слепой, дедушка?

Старец тихо засмеялся и ответил:

– Я слеп и немощен на вид, но не суди по виду много! Я тот, кому весь мир открыт, где нет пути – мне есть дорога.

Отсмеявшись, он набросил капюшон и уже другим голосом, серьезным и печальным, добавил, или пропел:

– Я много видел на веку, глаза мне мало б что открыли. Я чую радость и беду, я помню то, о чем забыли. Мне мало видеть, чтобы знать, и чтоб понять, мне мало слышать. Я должен душу угадать, почувствовать, как сердце дышит. Твоя душа как свет ясна, а сердце мечется в тревоге. Я охраню тебя от зла и выведу к твоей дороге.

– Ты, значит, все обо мне знаешь? Ты поможешь мне! – воскликнул Глеб, чуть не подпрыгнув от такой радости.

Старец промолчал, только кивнул головой.

– Кто ты, дедушка?

– Он – Прокл Отшельник, так его звали в старину, – ответил Григорий. – А еще его именуют Слепым Провидцем и Вечным Скитальцем, а кто-то знает его как Светлого Монаха или Светлого Колдуна. Я не виделся с ним двести лет, хотя знаю, что он захаживал в мои владения