— И ребенок родился здоровым? — осведомился Иеремия.

— Насколько мне известно, да.

— То есть ни у кого из семейства Форбс нет причин мстить повитухе, с помощью которой на свет появился этот ребенок?

— Думаю, что нет.

— А откуда, позвольте полюбопытствовать, вы столь детально осведомлены о том, что происходит в семействе Форбс? — не без удивления поинтересовался судья. — Мне казалось, ваш отец и Айзек Форбс в ссоре.

— Да, они на самом деле не в ладах. Но это отнюдь не означает, что и сыновья должны ненавидеть друг друга. Время от времени я вижусь с Сэмюелом, мы заходим с ним куда-нибудь пропустить кружечку эля и поболтать о том о сем. Естественно, втайне от отцов.

— Понимаю.

— Если надумаете зайти к ним, лучше всего иметь дело с Сэмюелом. Стоит только отцу прознать, что вы роялист, он тут же укажет вам на дверь.

— Благодарю за предостережение, — ответил Трелони. — Но я уже свел знакомство с Айзеком Форбсом.

— Что ж, желаю вам удачи, — с ухмылкой ответил Джеймс. — Помните, у него есть грозное оружие — трость. Чуть что не по нему, и он пускает ее в ход. В особенности любит охаживать ею роялистов. Но поскольку его все считают слегка не в себе, семейство на его выходки особого внимания не обращает.

— Стало быть, встреча обещает быть любопытной! — заключил Иеремия.

Форбсы занимали импозантный фахверковый дом на Лиденхолл-стрит по соседству с другими состоятельными купцами. По пути туда Трелони рассказывал иезуиту все, что знал о семействе Форбс.

— Будучи единственным сыном, Айзек Форбс унаследовал от отца имение, а дочь вышла замуж за отца Джорджа Дрейпера. До гражданской войны Форбс нажил состояние на торговле со странами левантийского побережья. Он вывозил из Англии шерсть, свинец, а закупал в Турции и Сирии шелк. Со временем его торговые связи распространились и на Италию, Испанию, страны севера Африки, а потом и на Гамбург. Он приобретал в английских колониях табак и сахар, а поставлял туда мануфактуру, вина, пиво, мебель, инструмент из металла, а заодно и черных рабов из Африки. Я слышал, что Айзек Форбс стоит ни много ни мало сорок пять тысяч фунтов.

— Недурное состояние! — воскликнул Иеремия.

— Еще бы. Посолиднее даже, чем у Джорджа Дрейпера, которого бедняком явно не назовешь.

— Удивляться нечему — торговля всегда приносит больше прибыли, чем землевладение. Поэтому-то состоятельные коммерсанты и стремятся к тому, чтобы к ним прислушивались в правительстве.

Встретить карету во двор роскошного особняка вышли двое слуг в красных ливреях. Их одеяния сразу же напомнили Иеремии форму солдат Кромвеля, и он подумал, что это неспроста. Да, старик Форбс — крепкий орешек, и разговорить его будет ох как непросто.

Один из лакеев проводил визитеров в мрачный вестибюль, облицованный темным деревом и уставленный тяжелой, громоздкой мебелью. На стене висели портреты представителей рода Форбсов, величавых субъектов в строгих одеждах, среди которых были ярые сторонники и защитники Содружества, и даже двое поставивших подписи под вердиктом о казни короля. Демонстрация у себя в доме их портретов сейчас представляла собой явно недружественный жест в отношении короны.

— До сих пор мне, к сожалению, не удалось убедить отца снять их, — извиняющимся тоном произнес кто-то за их спиной.

Обернувшись, сэр Орландо и Иеремия увидели вошедшего. Сэмюел Форбс был видным голубоглазым шатеном лет тридцати пяти.

Представив своего спутника, сэр Орландо без долгих предисловий приступил к изложению цели прихода.

— Да-да, я наслышан об убийстве повитухи, — подтвердил молодой Форбс. — Трагический случай. На улицах шатается полно всякого отребья. Такое положение достойно сожаления. Вам на самом деле следовало бы побольше вешать подобных негодяев, милорд.

— Девятнадцатого января миссис Лэкстон помогла появиться на свет вашему сыну, не так ли, сэр? — осведомился судья.

— Да, это верно.

— Надеюсь, ребенок родился здоровым?

— Благодарение Господу, да, — ответил Сэмюел. — Мы крестили его как Ричарда. Желаете взглянуть на него?

— С охотой, сэр, — в унисон ответили Трелони и Иеремия.

По роскошной дубовой лестнице они проследовали за Форбсом на второй этаж. Миновав множество дверей, они наконец оказались в такой же мрачноватой, как и вестибюль, небольшой комнатке, где кроме кровати, умывальника и скамеечки стояла люлька. Вероятно, эта резная колыбель служила нескольким поколениям семейства Форбс, хоть отпрыскам его не часто выдавалась возможность ею воспользоваться. Мать только что уложила младенца спать и после кормления лихорадочно поправляла корсаж, когда супруг вместе с гостями зашел в детскую. И супружеская пара, и гости были явно смущены, и после краткой паузы неловкости Сэмюел Форбс внес ясность:

— Мы решили не отдавать сына кормилице, а оставить с матерью, ибо с молоком простолюдинки он вберет в себя лишь дурные качества черни. К тому же нередко дети умирают в руках этих неумех.

Иеремия понимающе кивнул. Ему не раз приходилось слышать, что пуритане предпочитают доверять кормление ребенка матерям, не передавая их чужим людям. По их словам, это есть проявление смирения. Кроме того, ребенок на руках женщины отвращает ее от греховных мыслей и поступков. Иеремия поддерживал это решение в том смысле, что первые и самые опасные месяцы жизни ребенок, вскармливаемый матерью, все-таки в меньшей степени подвержен различным хворям.

Иезуит с любопытством склонился над колыбелью и стал рассматривать младенца, туго спеленутого и похожего на куль. Детей сразу после рождения кутали так, что они скорее напоминали кокон гусеницы. И поскольку в таком положении ребенок и шевельнуться не мог, его безбоязненно можно было оставлять одного. К тому же он реже кричал, что не вынуждало мать постоянно держать его на руках и баловать.

Иеремия провел пальцем по лбу новорожденного. Жара не было, и вообще мальчик производил впечатление здорового.

— Поздравляю вас с таким крепышом, мистер Форбс, — удовлетворенно произнес он.

Покойная миссис Лэкстон, судя по всему, потрудилась на славу.

— Сэмюел! Сэмюел! — вдруг раздался возбужденный голос.

— Это отец, — пояснил младший Форбс. — Никогда не упустит возможность напомнить мне, кто в доме хозяин и кому надлежит принимать посетителей.

— А это нам весьма кстати, — заверил его сэр Орландо. — Мы вообще-то пришли побеседовать с вашим отцом.

— Не удивляйтесь, что он примет вас в шлафроке, милорд, — у него обострилась подагра, и ходить трудно.

Сэмюел Форбс проводил гостей в просторное помещение, обставленное все в том же мрачном стиле, как, по-видимому, и все остальные покои в этом доме. Часть мебели представляла собой фамильную ценность и восходила еще к елизаветинским временам. Старик Форбс восседал в мягком кресле, вытянув правую подагрическую ногу и возложив ее на низенький деревянный табурет. Тыкая тростью, он раздавал указания лакею: