Стало быть, в этом году Квебеку — 400. Юбилею посвящен и нынешний зимний карнавал — с 1 по 17 февраля.

Поражает фестивальная пестрота. Вообще-то, Квебек — холодный и снежный. Снега здесь выпадает больше, чем в Хельсинки или Осло. В мой приезд мороз был минус двадцать пять. И при всем этом — непреходящее, неистребимое ощущение веселого, едва ли не летнего праздника. Какое-то длящееся взятие снежного городка — хлеще, чем у Сурикова. Цветовая гамма — вовсе не зимняя: из-за яркости нарядов, конечно. Белый выступает грунтовкой всего солнечного спектра.

Отдаю себе отчет в том, что этому радужному восприятию способствовал довольно крепкий пряный пунш и особый способ его продажи. Горячее спиртное заливали в полые посохи метровой длины с пробкой на винте: приостановился, хлебнул из трости — и пошел дальше, опираясь на алкоголь.

Иначе не выжить при минус двадцати пяти. Не принять участие в танцах на открытом воздухе. Не поболеть за гонщиков на собачьих упряжках. Не прогуляться вдоль громадного грациозного замка Фронтенак над рекой Святого Лаврентия. Не восхититься конкурсом ледяных и снежных скульптур: Санта-Клаус на оленях, викинги на ладье, эскимос охотится на тюленя, музыкант за роялем. Не зайти в огромный дворец изо льда — почище чем Ледяной дом Анны Иоанновны и не хуже, чем современный Icehotel в шведской Лапландии за Полярным кругом, где одна ночевка в ледовом номере стоит от полутысячи долларов и выше.

Пунш обостряет аппетит, и не забыть о кухне — не студеной, а горячей, квебекской. Франкоканадцы, которые себя не числят ни канадцами просто, ни просто французами, изъясняясь на диалекте квебекуа (в городе Квебеке только 15 процентов жителей хорошо говорят по-английски), создали свою кулинарию. Основа — опять-таки Нормандия и Бретань, но с местными деликатесами, из которых главные — лосось и олень. И тот и другой хороши копченые. Яблочная традиция французского северо-запада подкреплена патокой — кленовым сиропом, который используется шире, чем можно себе представить. Есть и зимняя забава: вскипяченная патока разбрызгивается по снегу — получаются леденцы, которые собираешь, опираясь все на тот же постоянно наполняемый посох.

Каталонский город Фигерес приткнулся, если смотреть на карту, в самом верхнем правом углу Испании. До столицы Каталонии Барселоны раза в три дальше, чем до Перпиньяна во Франции. В этой испанской провинции вообще французский дух силен, о чем не дает забыть язык: ударения на последний слог и французистые «ж» вместо испанских «х». То-то все видные каталонцы XX века так тянулись к Парижу. Сальвадор Дали тоже уехал туда в двадцать четыре года.

Вечная ирония истории: Фигерес известен в мире только благодаря человеку, который здесь родился, умер и похоронен, — Сальвадору Дали. Хотя город стоило бы нанести на карту политики и цивилизации и без этого великого шута горохового мирового искусства.

В Фигересе — точнее, в замке Сан-Ферран — завершилась Гражданская война в Испании, кровавая романтическая война: та, в зверствах и предательствах которой все-таки еще работал принцип истинной солидарности. В мощной крепости Сан-Ферран 1 февраля 1939 года в последний раз собрались кортесы (народные собрания) республиканцев, и отсюда их лидеры ушли в изгнание: Франко победил окончательно.

В Фигересе родился Нарсис Монтуриоль, который в 1859 году изобрел подводную лодку.

В Фигересе, наконец, — на его главной улице Рамблас — великолепный музей игрушек.

Но все это стушевывается и исчезает в ослепительном сиянии славы Сальвадора Дали. Правда, нетрудно усмотреть, как его дикое и будоражащее художество вбирает в себя и войну, и игрушки, и перемещение в среду, не пригодную для человеческого обитания.

Виртуозный мастер линии (цветом он владел похуже), Дали вышел бы в большие люди и традиционным живописным путем. Но судьбой ему была предназначена иная роль: стать ориентиром. Со знаком плюс или минус — не важно. Не Дали изобрел сюрреализм, но он сделался синонимом этого течения, основанного на смещении представлений и понятий. Следуя древней карнавальной традиции, любое установление подвергается искажению и осмеянию — тем самым освежая восприятие. Таково и наследие самого Дали — к нему нельзя подходить слишком основательно. Он весь — урок. Урок жизнеспособного отношения к миру без звериной серьезности.

Лучше всего это видно в его родном городе. На площади Гала и Дали (в честь художника и его жены-музы, русской Елены Дьяконовой) стоит музей, который официально называется Театр-музей Дали. Не только потому, что Дали перестроил сгоревший в Гражданскую войну театр, но потому, что его музей есть перформанс. Начиная с огромных яиц, венчающих башни и стены здания, до «Дождевого такси» — черного кадиллака, обливаемого фонтаном, и «Зала Мэй Уэст» с диваном в виде женских накрашенных губ, с камином в виде носа, с оконными рамами в виде глазных век. И т. д.

Потом стоит проехать из Фигереса двадцать километров к берегу Коста-Брава, в прибрежную деревушку Портльигат, где провел последние свои годы Дали, чтобы поразиться тихой непритязательной прелести этих мест. Тут даже непременное яйцо на крыше его дома выглядит естественным — словно его снесли какие-нибудь большие лебеди, а не безумные фантазии. В Портльигате, и даже в соседнем Кадакесе, хотя он давно стал признанным курортом, и по дороге к ним через холмы с кривыми пробковыми деревьями сохранилась обеспеченная морем и сходящими к нему склонами подлинность. Сальвадор Дали называл свой метод «критической паранойей»: умение впадать в экстаз под контролем. В приложении к географии это и будет короткое перемещение от музея Дали в Фигересе на берег Средиземного моря.

В 11 километрах к востоку от Регенсбурга (один из самых обаятельных баварских городов, но о нем как-нибудь в другой раз) на высоком холмистом берегу Дуная стоит одно из самых странных — на современный глаз — сооружений Европы. Это мраморный античный храм строгого дорического ордера с 50 колоннами по периметру. Размеры постамента —125 на 55 метров, чуть больше футбольного поля. Сам храм поменьше, но тоже впечатляет и удовлетворил бы самих греков: колонн — на четыре больше, чем в Парфеноне, размер (67 на 32 метра) почти такой же. Ориентировались на греков: дунайский храм был построен на 2280 лет позже афинского.

Это — Вальхалла. В древнегерманской и скандинавской мифологии — дворец верховного бога Вотана (Одина), где обитают души воинов, павших в бою. См. вагнеровское «Кольцо Нибелунга», и, надо сказать, при виде этой монументальности вспоминается «Полет валькирий» — даже не из оперы, а из фильма Копполы «Апокалипсис сегодня», где под эту музыку идут в атаку вертолеты.

Самое любопытное — что языческое капище в долине Дуная действует по сей день. Во всяком случае, последнее пополнение произошло в 2003 году.

А началось все в XIX веке, когда баварский кронпринц Людвиг задумал обессмертить таким мифологическим образом выдающихся германцев. Став в 1825 году королем Людвигом I, он взялся за строительство и торжественно открыл Вальхаллу в 1842-м. Широкая публика знает скорее внука этого короля — поклонника и покровителя Вагнера Людвига II Баварского: благодаря сказочному альпийскому замку Нойшванштейн, давно ставшему туристическим аттракционом, и фильму Лукино Висконти «Людвиг». Но, по справедливости, дедушка был куда более значительной фигурой: он разумно и красиво перестроил Мюнхен, провел ряд реформ и даже отрекся романтично после 23 лет правления — из-за скандальной связи с танцовщицей Лолой Монтес.