— Не бойся, — сказала Гуннора. — Это не наказание, а даже если боги и наказывают тебя, это не значит, что так будет всегда. Воля богов переменчива. Даже если они прогневались, увидев, что ты приняла крещение, вскоре они позабудут об этом. Мы умилостивим богов. Нужно принести им жертву. Лучше бы тебе сделать это самой. У вас же есть куры и козы. Ты можешь взять, например, курицу, и принести ее в жертву Ерд, матушке-земле, и тогда…

Сейнфреда покачала головой.

— Я не хочу.

Гуннора вздохнула.

— Тогда давай я хотя бы вырежу тебе руну, и ты положишь талисман под вашу с Замо кровать. Руну «беркана», облегчающую роды. Или руну «кеназ», руну плодородия. Но тебе придется следить за тем, чтобы талисман не перевернулся, иначе действие будет обратным. Руны помогут тебе.

Сейнфреда махнула рукой.

— Не хочу, — повторила она. Девушка говорила тихо, но в ее глазах читалась решимость. — Руны обладали силой у нас на родине, но здесь…

— Ко мне в лес приходят многие женщины, и мне всем удается помочь!

— Потому что они верят в это. Мне же тяжело верить в силу рун после того, что случилось…

— Именно поэтому и нужно чтить память наших родителей и наши обычаи.

— Но наши родители мертвы!

Гуннора возмущенно покачала головой.

— Как ты только можешь!..

— Но я говорю правду, — возразила Сейнфреда. — Они мертвы, и ты не вправе это отрицать. Поверь, я каждый день плачу, вспоминая их. Но они не увидят, как растет Дювелина, как день ото дня умнеет Вивея, как блекнут мои воспоминания о Дании. Они не знают, что ты живешь в лесу, вдали от родных сестер. Тебе не нужно им ничего доказывать, Гуннора. Никому не нужно. Мы просто должны выжить, и это порадовало бы наших родителей больше всего.

— Но при этом мы обязаны остаться датчанками. Датчане — гордый и сильный народ, потомки троянца Антенора. Он стал прародителем большого племени, смешавшегося с готами и множеством мелких народов, объединенных верой в Тора и Одина. Вспомни, что говорил нам об этом отец. Знай он, что ты забудешь об этом, он умер бы от горя.

— Я не забыла. Но подумай вот о чем. Отец увез нас из Дании не просто так. Дания поросла густыми лесами, там почти нет пахотных земель. А тут все иначе.

— Откуда тебе знать? — фыркнула Гуннора.

— Конечно, Замо лесник, а не крестьянин, но мы живем не так уж плохо. И ты могла бы жить, если бы не твоя гордость. Замо готов принять тебя в любое время, да и с Гильдой можно ужиться, нужно просто знать, как с ней общаться. У всех людей свои странности, но если привыкнуть, то с любым человеком можно найти общий язык.

— Они франки! Они из народа убийц!

— Мы живем в лесу, тут убивают животных, но не людей. И не бывает народов, состоящих из одних только убийц. Если бы ты так и правда думала, то не помогала бы приходящим к тебе женщинам. Они ведь не совсем северянки, во многих течет кровь франков или в их семьях есть франки.

Гуннора вздохнула.

— Конечно. И все же меня тревожит мысль о том, что смерть наших родителей осталась неотомщенной. Иногда я представляю себе, как встречу этого христианина, убью его, подвешу его тело, срежу кожу, спущу кровь. И только когда последняя капля его крови падет на землю и земля примет ее, только тогда… — В ее голосе звучал холод. И жестокость.

— Гуннора! — в ужасе воскликнула Сейнфреда. — Я думала, что одиночество заставляет тебя держаться столь отстраненно, но дело, оказывается, в жажде мести! Не думай об этом! В конце концов прольется твоя кровь, не его.

— Все наши боги жестоки и жаждут мести, — стояла на своем Гуннора. — Они не позволяют себе слабости, не боятся битв, сражаются друг с другом и с великанами. Они знают, что Мировое Древо гниет и скоро мир поглотит хаос, но это не сдерживает их. Они готовы сражаться до последнего вздоха.

— Не все наши боги — воители. Ваны — боги земли, богатства, плодородия.

— Вот видишь! — возликовала Гуннора. — Ты не забыла, кто мы такие и откуда.

— Я никогда не забуду об этом. И все же я жажду жизни в мире и покое, без сражений и кровопролития. Что в этом плохого?

— Ничего, — неохотно признала Гуннора. — Кроме того, я рада, что тот христианин увидел только меня, но не вас. Однако если он когда-нибудь попадется мне на глаза…

Сейнфреда с сомнением посмотрела на сестру. Она ничего не сказала, но подумала, что вряд ли он зайдет в этот лес. Гуннора понимала это, хотя и не хотела признавать, что эта мысль успокаивает ее.

Сестры помолчали, потом Сейнфреда подалась вперед и обняла сестру. Хотя девушка и казалась хрупкой, ее объятия были крепкими.

— Ты действительно не хочешь, чтобы я помогла тебе?

— Ты помогаешь мне, разговаривая со мной, — пробормотала Сейнфреда. — Ладно, береги себя.

— Я тут не одна. Духи леса хранят меня. — В ее голосе слышалось напускное веселье.

Сейнфреда улыбнулась в ответ, хотя на душе у нее было совсем не радостно.

Вскоре она скрылась в лесной чаще, а Гуннора долго смотрела ей вслед, прислушиваясь к ее шагам. Вместо того чтобы доесть ужин, девушка вновь принялась за руны. Пусть Сейнфреда и не хотела этого, может быть, при помощи рун удастся убедить богов даровать ей дитя. Гуннора знала, что Сейнфреда мечтает о ребенке, хотя и не понимала этого стремления. Она готова была навсегда отказаться от возможности завести детей, если бы рядом была мать, которая обняла бы ее, утешила, приласкала, сказала: «Не бойся, я все улажу, все будет хорошо».

Альруне не спалось. Девушка беспокойно ворочалась с боку на бок, укрывшись теплым одеялом из овечьей шерсти. Она чувствовала себя беззащитной. Днем Альруна выполняла все свои повседневные обязанности, чтобы отвлечься от терзающих ее душу чувств, но с наступлением темноты мрачные мысли выползали из закутков сознания, точно демоны из теней. Эти внутренние голоса преследовали ее.

«Время идет, ты стареешь, ты так и не обретешь счастья до самой старости», — нашептывал первый голос.

«Правление Ричарда под угрозой, старый заговор сменится новым, когда-нибудь врагам удастся его одолеть», — бормотал второй.

А третий голос был самым страшным. Он не насмехался над Альруной, не корил ее. Он повторял один и тот же вопрос: «Если он умрет, станет ли эта любовь твоим вечным проклятьем? Или смерть Ричарда освободит тебя от страданий?»

Альруна не хотела знать ответ на этот вопрос, не хотела слушать этот третий голос!

Девушка перевернулась на живот и спрятала лицо в подушку. Пух был мягким, он приглушал и вздохи, и плач. Да, в этой постели Альруна не могла уснуть, но уж лучше лежать без сна, чем метаться в кошмарах. В последние ночи она часто видела сны — и всегда они были плохими.