Какой-то мужчина вошел… нет, ввалился в часовню, раненый. Но его сил хватило на то, чтобы поднять руку в триумфальном жесте. Это был Арфаст.

Матильда радостно вскрикнула, Альруна же молчала. Почему Арфаст тут, почему не Ричард? Но если бы Ричард погиб, то разве стал бы Арфаст вопить от восторга? Он взревел диким зверем, а затем провозгласил добрую весть: бой закончился победой норманнов.

— Мы победили! Мы победили!

И если вначале люди в часовне встретили Арфаста молчанием, то теперь вокруг все разразились ликованием. Даже Арвид вновь заговорил, а Матильда опять плакала, но на этот раз от радости.

Арфаст рассказал о сокрушительном поражении Тибо, о его бегстве, о позоре, который пришлось пережить всем его союзникам. Ликование перешло в злорадный смех. И только Альруна все молчала.

«Он жив… Жив… Жив…»

Но счастья не было. Альруна была точно одурманена. И только выйдя из часовни, девушка пришла в себя и улыбнулась. Еще никогда в ее жизни ночь не тянулась так долго.

Руан опьянел от радости. Позавчера люди бегали кругами в панике, не зная, оставаться им в городе или же покинуть крепостные стены, теперь все высыпали на улицы Руана, чтобы отпраздновать победу. Все пили, ели, пели, танцевали, обнимали друзей и соседей, давние неприятели — и те бросались друг другу на шею.

«Сможет ли Ричард защитить нас?» — думали все еще вчера.

«Какой у нас отважный герцог!» — уже сегодня эта мысль сплотила всех жителей города.

Альруне казалось немного лицемерным чествование героя, в котором вчера столь многие сомневались, но и ее захватил всеобщий восторг, она приветствовала въезд Ричарда в город и наслаждалась колокольным звоном в его честь. Девушка заплела яркие ленты в волосы и ненадолго почувствовала себя так же, как и все горожане, даже старые и больные. Почувствовала себя сильной и молодой. Она радостно обсуждала с другими позорное поражение врагов, побег Тибо де Блуа после падения Шартра, великодушие Ричарда, позволившего похоронить воинов противника по христианскому обычаю. Эвре остался в руках Плута, люди Тибо попрятались за высокими стенами, как крысы, но об этом сейчас никому не хотелось думать. А если кто и упоминал название города, то все тут же принимались убеждать друг друга в том, что вскоре город перейдет к законному господину, герцогу Ричарду. От радости у людей разгорелся аппетит, и Матильда позаботилась о богатом угощении. У матери было полно дел, столы ломились от яств, и Альруна помогала ей, чем могла. В какой-то момент она поняла, что не чувствует уже ни триумфа, ни облегчения, только усталость. Девушка села за прялку — тут ей было спокойно, гобелены сулили возвращение к привычной жизни. Она коснулась шерсти кончиками пальцев, придумывая новую картину, которую можно спрясть в честь победы Ричарда, когда сзади послышалось тихое покашливание.

Альруна сразу поняла, кто пришел навестить ее. Раскрасневшись, девушка оглянулась.

— Ричард…

Он пошел за ней сюда…

Но когда Альруна увидела своего возлюбленного, чувство радости сменилось страхом. Все вокруг ликовали — только не он. Ричард казался старым. Он был бледен от усталости.

Альруна бросилась ему навстречу и тотчас вспомнила, что перед отъездом едва не поцеловала Ричарда, прежде чем тот отправился на бой с врагом. Теперь она наверстает упущенное. Теперь никто ей не помешает. Ричард слишком обессилел, чтобы сопротивляться. И Альруна уже метнулась к нему, когда вдруг замерла на месте, наткнувшись на его взгляд. Сейчас в глазах Ричарда не было жестокости, только нежность, и этот взгляд точно зачаровал ее, затронул какие-то неизведанные струны в ее душе. Она тонула в его глазах, как в черном омуте, видела его душу, мрачную, столь непохожую на душу Арфаста. Путь вглубь его души был темен и извилист, он вел через лесной лог, куда не проникал свет, через болото, в котором так легко было увязнуть.

— Мне так жаль… — прошептал он.

И Альруна не знала, о чем он говорит, — о бое с врагом, в котором полегло столько людей, о победе, доставшейся ему столь дорогой ценой, или… Девушке хотелось верить, что герцог говорит о другом. Он просил у нее прощения за то, что не поверил в ее признание, и теперь сожалел об этом.

— Ричард…

— Я ничего не могу дать тебе. Я принадлежу моей стране. Я никому ничего не могу дать. Никому, — вырвалось у него.

Альруна сглотнула.

Вот что принес ему этот бой. Осознание того, что он не любит не только Альруну, но и любую другую женщину. Он вообще не был способен на любовь. Ричард не мог пообещать Альруне счастье, но хотел избавить ее от ревности.

Его слова не утешили ее, как поцелуй, не согрели, как объятия, не одарили страстью, как ночь в его постели, но после всех этих лет, когда Альруна казалась себе отвергнутой, они были истинным благословением.

— И все же… — Она не договорила.

Ей и не нужно было больше ничего говорить. Он все мог прочитать на ее лице. «И все же — я никогда не предам тебя. И все же — я люблю тебя, и неважно, ответишь ли ты мне взаимностью».

Его руки коснулись ее волос, а затем Ричард поцеловал ее в лоб. Альруна почувствовала его теплое дыхание, и герцог сжал ее в объятиях.

Потом он отстранился и вновь стал таким, как прежде: мужчиной, считавшим ее сестрой, а свой пост — не такой уж тяжкой ношей.

— Благодаря твоей молитве я еще жив. Благодаря твоей молитве мы одержали победу, — сказал он. — Как я могу отблагодарить тебя?

Место, куда он поцеловал ее, горело огнем. Поцеловал… Он ее поцеловал… И это был поцелуй не брата, а отчаявшегося, несчастного человека… Одинокого человека.

— Скажи, чего ты хочешь?

Альруна не раздумывала долго.

— Меня не сделают счастливой богатые подарки, украшения, цветы, платья. Я хочу отправиться с тобой на верховую прогулку в лес.

Гуннора ускорила шаг. Свет, падавший сквозь листву, становился все слабее, тени деревьев все глубже, а хижины так и не было видно. Она редко решалась так далеко отходить от своего дома и уже сожалела о том, что приняла приглашение той крестьянки. Но повод был столь радостным, что Гуннора не устояла. В деревне родился ребенок, и Гуннору позвали провести обряд «дисаблот», жертвоприношение идизам — духам-хранителям, благоволившим новорожденным. Малыш растрогал Гуннору. Ребенок был весь в крови, но эта кровь говорила не о смерти и ранах, но о новой жизни, не о жестокости и насилии, но о надежде. Прижимая к себе новорожденного, Гуннора с тоской вспомнила о своих младших сестрах, и ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы вернуть дитя матери. Вельва принесла в жертву петуха, но думала о том, не было бы лучше, если бы вместо этого она приласкала ребенка, прижала к себе, поцеловала.

Уйдя из деревни, Гуннора чувствовала себя еще более одинокой, но сейчас ее страшило уже не одиночество. Крестьянки предупредили ее: недавно неподалеку отсюда разразился бой и в округе полно воинов. Хотя солдаты обычно не заходили в лес, кто-то мог и заблудиться. Нужно было поскорее найти свою хижину!