И еще я думаю, что мой друг прав. Мы слишком многое стали объяснять кризисом. А кризис – это все-таки научное понятие. В жизни же происходит просто развитие. Каждый день ребенок узнает и делает что-то новое. Если бы с нами все происходило с такой же невероятной скоростью, мы бы вряд ли справились. Что же удивляться, если малыши каждый день ведут себя по-новому и не всегда это комфортно и тихо. Придавая слишком большое значение слову «кризис», мы сильно усложняем жизнь. Это просто взросление.

Из чего же состоят возрастные кризисы? Ну, например, негативизм. Как объясняет Выготский, негативизм – это когда ребенок не хочет чего-то делать только потому, что предложение исходит от взрослого, то есть реагирует «не на содержание действия, а на само предложение взрослых».

С негативизмом у нас все окей. «Костя, пойдем гулять? – Неть, неть, неть». «Костя, будешь молоко? – Не буду!» «Костя, давай почитаем? – Неть, не хотеть!» При этом он хочет и гулять, и пить, и читать. Тут главное – не иронизировать. И когда (через минуту после категорического «неть») он попросит молока – просто налить, без комментариев.

Или упрямство. «При упрямстве, – объясняет Выготский, – ребенок настаивает на том, чего ему не так уж сильно хочется, или совсем не хочется, или давно перестало хотеться… настаивает не по содержанию желания, а потому что он это сказал».

Это нам тоже знакомо. Даже когда хочется гулять, но ты уже сказал «нет», нужно держаться до последнего. Или вот: решил идти на улицу в моих летних туфлях. И все, не переломить. Хотя нет, переломила: сказала, что тогда пойду в его зимних ботинках.

Упрямство, помноженное на негативизм, дает в результате протестное поведение. Сказали не бежать – а я буду. Сказали идти – сяду прямо на землю, хотя там мокро и грязно. Это мой мир, мои правила. Грязно, холодно, но ничего, посижу.

Еще один замечательный симптом – строптивость. По Выготскому, он уже относится к кризису трех лет. «До этого ребенок был заласканным, послушным, его водили за ручку, и вдруг он становится строптивым существом, которое всем недовольно. Это противоположно шелковому, гладкому, мягкому ребенку, это нечто такое, что все время сопротивляется тому, что с ним делают».

Тоже, думаю, узнали. Сейчас об этом много пишут. И все равно каждая мама, сталкиваясь с подобной метаморфозой, в панике бежит в интернет с вопросами: «Как с ним справляться?»; «Что за чудовище выросло из моего милого малыша?»; «У ребенка стремительно испортился характер! Что делать?!»

А тут еще включается маленький собственник. «Мое!» Мое все вокруг. Воздух, солнце, небо. В парке Костя разгоняет прохожих возмущенным криком: «Моя дороженька!!!» Говорю: «Это же скучно, если дороженька будет только твоя. Будешь один гулять». Вроде бы прислушался. И так понемногу. Признать за близкими право на собственность (мамина ложка, папины носки) он со скрипом, но готов, а вот с дальними сложнее.

Вместе с маленьким собственником появляется и маленький педант. Ребенок пытается установить собственный порядок, за которым следит с преувеличенным рвением. На столе не должно быть ни одной крошечки: если «грязь» – есть не буду. В комнате постоянно все расставляет по местам. И не дай бог поменять местами машинки, выстроенные в углу! Но зато когда ему самому хочется сокрушить порядок, тут лучше спрятаться в тот самый угол. Созидание в правой руке, разрушение – в левой. Или наоборот.

Маленький деспот. Тут тоже все просто. Вы все существуете в моем мире. Я решил, что мама должна сидеть вот тут. Только тут. Никак не иначе. Как вы меня все раздражаете. Почему мама не слушается. Сказал же сидеть здесь. Вы меня не понимаете, я устал. Я буду падать и кричать, падать и кричать.

Включается знаменитая истерика. Пока сам не столкнешься – не поверишь. Можно сто раз стараться избежать, но все равно столкнешься. Собираемся на прогулку. В принципе Костя готов и настроен. Но моя просьба надеть штаны вдруг вызывает всю гамму эмоций, а я, устав под вечер, не успеваю поймать момент, когда ситуация выходит из-под контроля. В итоге рев-рев-рев, рев в лифте, рев на улице. Он ложится на спину посреди площадки и продолжает реветь. «Не хочу гулять, хочу домой! – Пойдем домой, окей! – Не хочу домой, хочу гулять!» Сторонняя дама говорит мне в спину: «Довела ребенка, а теперь успокоить не может!» Хочется что-то сказать даме, но у меня самой уже слезы из глаз. Тащу его домой на руках. И вот мы опять друзья. Через пять минут этот невыносимый крикун обнимает меня за ноги и говорит: «Ма-а-а-ама! Люблю-ю-ю-ю!»

Подруга пишет: «Расслабься, это в порядке вещей. Выпей вина!» У меня нет вина, я пью чай и читаю. Ребенок спит. Спит и улыбается во сне.

Отдельным пунктом кризисной программы идет номер под названием «Родители плохие».

Вот, например, запись одного вечернего концерта: «Не хочу мыть руки! Не хочу раздеваться! Писать не хочу! Какать не хочу! И даже кремом мазать щеки не хочу! Ничего не хочу, вы все плохие, очень плохие, уходите отсюда, не хочу вас видеть!»

Взрослых такие выступления часто задевают, однако обижаться тут совершенно не на что: все в порядке, это тоже часть процесса. Наказывать, искоренять и воспитывать абсолютно бесполезно.

К сожалению, многие родители этого не понимают. На разных форумах то и дело встречаются боевые выкрики вроде: «Немедленно пресечь, чтобы не вырос хамом!»

Удивительно, как живуча в нас карательно-авторитарная модель семейных отношений. Например, читаешь совершенно правильные рассуждения о необходимости установки границ, соглашаешься, киваешь. И тут же – ворох «полезных» советов из позапрошлого века о том, как на практике эти самые границы устанавливать: отшлепать, наказать, «чтоб неповадно было». «Я собрала ему мешочек с вещами и сказала: уходи из дома, раз ты так разговариваешь. И ничего подобного больше не повторялось!»

Надо не обижаться, а разобраться. И понять, что, называя маму плохой, ребенок вовсе не имеет этого в виду на самом деле. Его слова – не оценка вас как человека, а реакция на ситуацию, спровоцировавшую его недовольство. Трехлетка в эмоциональном запале просто не в состоянии подобрать точное объяснение своим чувствам. Поэтому он берет простые и понятные, а также максимально резкие в его понимании формулировки. «Плохая мама» – одна из них.