Дождавшись сумерек, спустились с холма. Хутор, казалось, уже спал: не светилось ни одно окно. Избы стояли редко, вразброс. Вместо улочки от двора к двору петляли тропинки. Терем-теремок действительно выделялся: он стоял поодаль, огороженный, словно частоколом, рядком стройных березок.

Пока прибывшие на хутор пограничники готовились к ночлегу под открытым небом, подполковник Борцов подозвал к себе Кирдищева и предложил ему, как первопроходцу здешних мест, нанести совместно визит к хозяевам теремка. Позднее время его нисколько не смущало, к тому же пожилых людей обычно одолевает бессонница. Да и характер у этого старца видать такой, что из-за своего любопытства он всю ночь продежурит у окна.

Калитка во дворе была уже заперта, но едва Борцов и его спутник приблизились к ней, с крыльца проворно скатилась полная суетливая женщина. Ни о чем не спросив у нежданных гостей, она щелкнула ключом и, оставив калитку распахнутой, с той же поспешностью исчезла в доме. Борцов и Кирдищев только переглянулись.

Изба действительно выглядела солидно. Стены из отборных бревен, на окнах резные наличники, просторная веранда застеклена витражными стеклами. Доски на крыльце лежали прочно, не прогибаясь.

Борцов постучал в дверь, и тут же в сенях звякнула щеколда, на пороге, как привидение, возникла сутулая белоголовая фигура.

— О, господи, — послышался хриплый, дребезжащий голос. — Все ходят, ходят…

— Да мы-то к вам впервые, папаша, — отозвался Борцов, нисколько не обескураженный таким приемом.

— А кто вас знает… Всех не упомнишь… Кабы хутор на большаке стоял, а то глушь дремучая, — старик все еще торчал на пороге, будто не собираясь впускать гостей. — И все ходят, ходят…

— Время такое, папаша, — Борцов шагнул к двери. — Вот и ходим.

— А нам одно разорение… Ходили бы узнать чего, спросить, а то все поесть да попить… А тут у самого живот подвело… Вы-то зачем пожаловали? — смелел он с каждой фразой. — За тем же?

— Мы-то как раз только разузнать да спросить, — в тон ему ответил Борцов. — Ужинать у вас не собираемся, ночевать тоже. Можно войти в дом? На этих условиях?

— На этих? — старик потоптался на пороге, потом неохотно попятился в сени. — Что ж, заходьте. Только насчет электричества у нас ноне глухо. Да и керосин не водится. При каганце толковать будем. Спичка найдется? — спросил он уже откуда-то из темени.

Борцов чиркнул спичкой, поднес к каганцу. Фитиль маслянисто зачадил, затрещал, над ним потянулся желтоватый колеблющийся язычок.

Старик близоруко оглядел гостей, качнул головой.

— Тепереча все военные шастают… Окромя вашего брата тут никого и не увидишь. Вы-то какие будете? Красные?

— Советские мы… Пограничники…

— Ишь ты! — старик удивленно чмокнул сморщившимися губами. — Про таких что-то не слыхал. До войны — слыхал, а ноне — нет. Какая ж тут граница? Где она?

— Там же, где и раньше была! — встрял в разговор Кирдищев. — Гитлер не смог ее передвинуть. Для этого у него кишка тонка.

Старик подумал-подумал и ничего не сказал.

— Присаживайтесь, граждане военные, — он не спеша выдвинул из-под стола скамейку. — С чем в наш хутор пожаловали? Давно нигде не бываю, совсем одичал… Правду сказывают, что немцев аж за Буг потеснили.

— А вы что — сомневаетесь? — спросил Борцов.

— Кто ж его знает… Язык без костей, наплести всего могут… Немец, он тоже силу имеет. До Волги нас гнал? Гнал. Значит, тут доказательства нужны. Вещественные… Побежали, скажем, немцы обратно, — я вижу. Погнались за ними красные — тоже вижу. И тогда верю. А тут, в глухомани, что увидишь?

За перегородкой шумно завозилась старуха, хозяин громко чертыхнулся, и она притихла.

— Так кто же кого гонит? — Борцов решил вести разговор напрямую. — Чья сторона верх берет?

— Чья берет, этого я не знаю и знать не желаю.

— Разве?

— А мне один хрен… Человек я темный, в политике не тямлю. Кто подюжее, тот пусть и верх возьмет. Только мне это ни к чему.

— Значит, и вашим и нашим? Так?

— Как сказал, так и понимай. Но поскольку вы решили допытаться, то я скажу честно. Взятки с меня гладки, седьмой десяток пошел… По честному выйдет, пожалуй, так: советская власть кулаков притесняет, германская — нет. А хозяйство у меня, по заключению нашей власти, кулацкое… Если так, то германская власть мне даже выгоднее, она не тронет. Но я не против и нашей власти. Одним словом, чья возьмет, тот пусть и побеждает, а я как-нибудь проживу. Чего тут уж нам со старухой осталось? Похоронить друг друга и только.

Он подтянул в блюдечке фитилек, в горнице посветлело. Высветилось и его лицо, поросшее редкой, с проседью, щетиной. Только теперь Борцов заметил, что у хозяина почти не видны глаза: сильно припухшие веки с густыми ресницами оставляли для зрачков узкие прорехи. Все вместе — и щетина впалых щек, и малоподвижные, почти сросшиеся веки, и прячущиеся за ними бесцветные зрачки — все это придавало старику не только беспомощное, но и отталкивающее выражение.

— Так вот, — сказал Борцов, как бы подводя итог первой части беседы, — выгодно вам или нет, но советская власть в Дубки уже вернулась.

— Насовсем? — в хриплом дребезжащем голосе старика послышался испуг.

— Насовсем.

Старик усердно поскреб пальцами щетинистый подбородок, втянул в беззубый рот края истонченных губ, повертел головой.

— Что — не нравится?

— …Я голову на плечах свою имею и совать ее куда попало не стану… Доживу по-тихому. Хозяйство заново разворачивать поздно, да и не с кем. Сын от рук отбился, где пропадает, не знаю. Пустого человека жонка мне родила, не хозяина. Не порадовала меня благоверная.

За перегородкой опять послышался глубокий вздох. Старик покосился на дверь, замигал ресницами. Лицо его еще больше потускнело, гуще выступила сетка морщин. Из-за перегородки теперь донеслось шарканье ног, и в дверном проеме, плотно загородив его собою, появилась старуха. Не приближаясь к столу, за которым сидели военные, она учтиво поклонилась и тут же метнула на хозяина взгляд, не предвещавший ничего хорошего.

— Ты что тут, бесстыжий, напраслину на меня возводишь? Какого я тебе сынка родила? Непутевого? Не порадовала, значит? Да ты сам непутевый, и таким и его сделал. Я терпела-терпела, а теперь все скажу. Что людям голову зря морочишь? Не на того туза в жизни поставил, отсюда и все твои беды. Надеялся, что германцы приживутся. А их взяли да и вытурили. И не как-нибудь, а насовсем. Вон же тебе, дураку старому, что сказали? На-сов-сем? Так что давай, поворачивай оглобли в другую сторону, пока не поздно.

— Да ты что? Ты что, старая! — вскипел хозяин. — Совсем ума лишилась? Какую ставку я делал?

— Еще спрашиваешь! Сам знаешь, какую. Ушла твоя надежда, вся как есть ушла. Лучше расскажи добрым людям, какой тут спектакль устроили. Полицаи, значит, из себя партизанов разыгрывают, а германцы — пленных. Оружие, значит, на телегу, под брезент, ремни с себя поскидывали и топают вроде овечек… А если б вот они, наши солдаты, с ними встретились? Да сразу бы раскусили, что это за пленные! Фашисты они, вот кто!