Что же все-таки «знает» Молчалин, что его беспокоит и волнует, что дорого ему? Точка отсчета всегда и во всем одна: это «маленькое, вечно ноющее я, окрепнувшее в суровой школе угнетения», ставшее «для своего обладателя центром, к которому приурочивается жизнь целой Вселенной. Пускай кровь льется потоками, пусть человечество погрязает в пучине духовной и нравственной нищеты – ни до чего нет дела этому я до тех пор, пока привычная обстановка остается неприкосновенною, пока не затронуты те интересы, которых совокупность составляет область умеренности и аккуратности. Это интересы серенькие, но необыкновенно цепкие. Дешевизна или дороговизна квартир, съестных припасов и других незатейливых жизненных удобств, возможность или невозможность оставаться при однажды принятом образе жизни и привычках – вот обыкновенная их канва. Но в них заключено все внутреннее содержание забитого человека, и потому в его глазах они представляют единственное мерило для оценки великих и малых событий, совершающихся на всемирной арене. Для защиты их неприкосновенности считаются возможными и законными все средства: унижение, злоба, предательство, месть…»

Чувствует ли Молчалин вину перед людьми за столь эгоистическое существование? Вряд ли. Он во всем оправдывает себя, считая свою жизнь чуть ли не подвижнической, ибо должен всего добиваться сам, от всех терпеть: ни от природы, ни от родителей не получил он ничего, кроме животной тяги к благополучию и умения приспосабливаться. Значит, ни на кого не рассчитывая, он принужден сам себе искать точку жизненной опоры. Ищет, сообразно идеалам умеренности и аккуратности, и находит в «нужном человеке» – в хозяине.

Вы думаете, это легко и весело? Отнюдь. Вспомните науку послушания, открытую Алеше Молчалину еще в детстве, его житье-бытье в доме Фамусова. Или взгляните, приглашает читателя Салтыков-Щедрин, как это делается в новые времена. Возможно, вы даже пожалеете бедного Молчалина. Что ж, и взглянем.

Для начала герой наш освобождается от «некоторых признаков, составляющих принадлежность образа и подобия Божия», т. е. от всего индивидуального и необщепринятого, ибо хорошо знает, что будущий хозяин первым делом подозрительно осмотрит его с головы до ног: «нет ли в нем чего, хоть искры какой-нибудь». Не выйдет! «Молчалин уже предвидел этот осмотр и успел наскоро, одним плевком, потушить всю небольшую сумму искр, которыми обладал… Он в порядке…»

Дальше – труднее. Надо выбрать себе не какого-нибудь, а подходящего хозяина, который сам крепко стоит на ногах и от которого следует «ожидать покровительства и наибольшей суммы полезных приспособлений». Здесь, авторитетно свидетельствует писатель, многие Молчалины ошибаются, и будущее их совсем уж незавидно. Попадется какой-то вертопрах или ненадежный человек – вся наука послушания пойдет насмарку. Потому-то, замечает Щедрин, «чаще случается встречать Молчалиных, малодушно спившихся с круга, небритых, влачащих жалкое существование в вонючих, обшарпанных одеждах, нежели Молчалиных солидных, с тщательно выбритыми, лоснящимися щеками и в чистеньких вицмундирах, пиджаках и поддевках».

Но и тому, кто сделает верную ставку, еще рано надеяться на успех. Надо точно понять «базарные настроения» и предложить будущему покровителю именно то, в чем он нуждается, предстать перед ним таким, какой ему необходим (Молчалин это нутром чует, а Глумов умом понимал, но делали они одинаково!). При этом опаснее всего – не разобраться в конъюнктуре, ошибиться в политической подоплеке спроса. Бывает на рынке в ходу «так называемые либеральные настроения» (Репетилов / Городулин – П. С.), которые хоть и привлекательны, но в итоге, если не понять их настоящий смысл, всегда затянуты в жизненный омут, откуда уже не выплыть. Лучше, гласит молчалинская мудрость, ориентироваться на мнения устоявшиеся, на позиции консервативные и «раз навсегда сказать себе», что нельзя присоединяться к «настроениям скоропреходящим, не стоящим ломаного гроша».

Естественно, чтобы разобраться со всеми этими неизвестными и «угодить в надлежащую точку», требуются «большая опытность и стойкость», «замечательной остроты ум» (потому и породнились Молчалины с Глумовыми!), «труд утомительный, непосильный», «замечательное чутье». Допускается при этом «выбрать разом несколько представителей базарных запросов и всем одинаково угодить» (тут уж Глумов явно обходит Молчалина). Но сей путь – лишь для наиболее способных, ибо «это уже не просто сметка, но пронырство, предательство, почти дипломатия». Не каждый его осилит.

Теперь – новый этап: «приручение обретенного субъекта». Дело сложнейшее, унизительное, чреватое многочисленными издержками, физическими и моральными. Тут уж все идет в ход: терпение, лесть, самобичевание, хитрость. Главное, чтобы оценили – результат вознаградит за все. Состоялось.

Наконец, «мало-помалу Молчалин становится в ряды необходимой домашней челяди и делается одним из самых видных членов ее. Перед ним нет ничего заветного, постыдного и скрытного; в его глазах беззастенчиво разоблачаются все ахиллесовы пяты, все душевные убожества».

Сколько нужно иметь терпения, чтобы преодолеть тошноту, возбуждаемую видом обнаженного «субъекта». Сколько самоотверженности, чтобы быть постоянным слушателем его душевных излияний. Но Молчалин все перетерпит, все преодолеет, ибо ни на минуту не забывает об идеале умеренности и аккуратности, к которому он так долго стремился.

На этом, пожалуй, кто-то мог бы и остановиться: он нужен, его ценят. Но настоящий Молчалин – не альтруист. Ведь главная цель – «и награждения брать, и весело пожить» – еще не достигнута. А потому он, «предаваясь процессу ежеминутного оглаживания» хозяина, будет выжидать своего часа и со временем – не сомневайтесь! – «нащупает в оглаживаемом „субъекте“ такую седлистую впадину, на которую можно, с Божиею помощью, очень ловко засесть. И вот он постепенно, день за днем, начинает поднимать свою ногу, выше, выше… В одно прекрасное утро он уже там, в седле. Он до мозга костей изучил своего „субъекта“; он дошел, относительно его, до такого ясновидения, что заранее угадывает все его норовы, все душевные непредвиденности. Теперь он может ездить на нем сколько угодно и как угодно направлять его швыряния».

Есть, конечно, опасность, что «субъект» вдруг поймет свое положение или кто-то из целой массы Молчалиных, с завистью следящих за успехами сородича, ему шепнет: «А славно-таки Алексей Степаныч вас обучил под седлом ходить!» Но Молчалин начеку, он – опытный наездник, хорошо знающий, чем грозит ему падение.

А дальше? Достигнутое надо сохранять, огонь поддерживать. Хозяин требует все новых и новых знаков преданности, желая за свои благодеяния получать сполна. И получает. Молчалин неистощим. Ситуация классическая, отшлифованная не одним поколением хозяев и рабов.

«Чем больше поражается обоняние куревом фимиамов, тем больше оно их требует. Чем грубее сегодняшняя лесть, тем грубейшею должна быть лесть завтрашняя. Это бездонный сосуд, который может наполнить только такая неутомимо преданная изобретательность, какою обладает Молчалин.

– Красавец! – восклицает сегодня