Левек взял в руку лежавшую на одной из стопок книг «Ночь», внимательно всмотрелся в портрет Макса на обложке:

– Точно?..

– Ну… как вам сказать? Может быть…

Левек понимающе кивнул:

– Ну да, конечно. У вас, наверное, целая толпа поклонниц?

Макс нервно теребил висевшие у него на шее наушники.

– Не знаю, – пробормотал он. – Возможно.

– Моя бывшая невеста очень любила вашу книгу. Пардон, книгу того типа, который так на вас похож. Все уши мне прожужжала. Может, вы… напишете мне что-нибудь сюда от его имени?

Макс кивнул.

– «Дорогому Фредерику, – продиктовал Левек. – С дружеским приветом».

Макс, скрипя зубами, надписал книгу.

– Отлично! – сказал Левек и с улыбкой повернулся к Эгаре. – Может, ваш сын заплатит за вас штраф?

Жан Эгаре кивнул:

– Конечно. Он хороший мальчик.

Макс, вывернув свои карманы, выскреб из них несколько мелких банкнот и монет, и они окончательно обанкротились. Поэтому Левек, вздохнув, прихватил еще пару книжных новинок («для коллег») и «Кулинарные рецепты для холостяков».

– Подождите! – сказал Эгаре и, порывшись в отделе «Любовь для чайников», дал ему еще автобиографию Ромена Гари[31].

– А это для чего?

– Не для чего, а от чего, дорогой капрал, – мягко поправил его Эгаре. – От разочарования, когда ни одна женщина не любит тебя так, как та, которая тебя родила.

Левек покраснел и быстро покинул судно.

– Спасибо… – прошептал Макс.

Когда жандармский катер отчалил, Эгаре был, как никогда, уверен в том, что романы об аутсайдерах, дауншифтерах и речных авантюристах нагло опускают такие банальные стороны жизни, как марки об уплате налога за пользование водными магистралями и штрафы за отсутствие спасательных жилетов.

– Как вы думаете, он не проболтается, что я здесь? – спросил Жордан, глядя вслед удаляющемуся катеру.

– Послушайте, Жордан, ну что в этом такого страшного – разок-другой пообщаться с поклонниками или журналистами?

– А то, что они могут спросить, над чем я сейчас работаю.

– Ну и что? Скажете правду. Что вы думаете, что вам некуда торопиться, что ищете достойный сюжет и сообщите им, как только вам будет что им сказать.

Судя по выражению лица Жордана, эта мысль еще не приходила ему в голову.

– Позавчера я звонил отцу. Он, прямо скажем, не самый заядлый читатель. Спортивные новости – вот его читательский потолок. Я рассказал ему о своих делах, о переводах на другие языки, о роялти, о том, что общий тираж скоро перевалит за полмиллиона. Сказал, что теперь смогу ему помочь материально, ведь у него пенсия – кот наплакал. И знаете, что он ответил?

Мсье Эгаре ждал.

– Он спросил, когда я наконец займусь чем-нибудь серьезным. До него, мол, дошли слухи, что я написал какую-то похабную историю. И теперь полквартала шушукается у него за спиной и посмеивается над ним. Понимаю ли я вообще, какую свинью подложил ему своей дурацкой писаниной.

Макс выглядел горько обиженным и потерянным.

Мсье Эгаре, к своему изумлению, вдруг почувствовал желание прижать его к груди. Собравшись с духом, он сделал это. Правда, после двух попыток, не сразу разобравшись, куда ему девать руки.

Они неподвижно постояли так с минуту, потом Эгаре прошептал Максу под его наушник:

– Ваш отец – мелкодушный невежественный обыватель.

Макс испуганно вздрогнул, но Эгаре удержал его, впившись железной хваткой ему в плечи.

– Он честно заслужил свое наказание – то, что люди, как он возомнил, судачат о нем, – продолжал Эгаре тихо, словно открывая бедному юноше некую тайну. – На самом деле они, скорее всего, говорят о вас. Удивляются, как у такого человека, как ваш отец, мог родиться такой необыкновенный, талантливый сын. Лучшее, а может, и единственное его достижение в жизни…

Макс судорожно глотнул.

– Мать говорила, что он не со зла… – тонким голосом, полушепотом произнес он. – Он, мол, просто не умеет выражать свою любовь. И каждый раз, когда он меня ругает или бьет, он на самом деле меня очень любит…

Эгаре вновь схватил своего юного спутника за плечи, посмотрел ему прямо в глаза и сказал уже громче:

– Мсье Жордан! Макс! Ваша мать лгала вам, потому что хотела вас утешить. Это чушь – объяснять грубость любовью. Знаете, что говорила моя мать?

– Не играй с чумазыми дворовыми детьми?

– Нет. Она никогда не страдала спесью. Она говорила, что слишком много женщин становятся сообщницами жестоких, равнодушных мужчин. Они лгут, выгораживая их. Лгут собственным детям. Потому что их отцы обращались с ними точно так же. Эти женщины упрямо стараются верить в то, что за жестокостью прячется любовь, чтобы не сойти с ума от боли и отчаяния. На самом деле никакой любви здесь нет, Макс. Это факт.

Макс смахнул слезу.

– Некоторые отцы терпеть не могут своих детей. Они им в тягость. Или им на них наплевать. Или они испытывают к ним ужас и отвращение. Они злятся на них, потому что те не такие, какими они хотели бы их видеть. Они злятся, потому что дети – это было желание жены, чтобы склеить пресловутую разбитую чашку, хотя склеивать-то нечего. Ее средство принудить мужа к супружеской жизни, построенной на любви, хотя никакой любви и в помине не было. И всё это такие отцы вымещают на детях. Что бы те ни делали, они будут унижать и мучить их.

– Перестаньте!.. Пожалуйста!

– А дети – маленькие, нежные, жаждущие ласки существа, – продолжал Эгаре, немного смягчив тон, потому что боль Макса глубоко тронула его сердце, – делают все, чтобы заслужить их любовь. Все. Они думают, что это они виноваты в том, что отец их не любит… Макс!.. – Он поднял пальцем подбородок Жордана. – Они не виноваты! Вы же сами установили это в своем прекрасном романе. Мы не можем решиться на любовь сами. Мы никого не можем заставить любить нас. Рецептов нет. Есть только сама любовь. И мы совершенно беззащитны перед ней. Мы ничего не можем поделать.

Макс уже плакал, беззвучно, опустившись на колени и обхватив ноги мсье Эгаре.

– Ну-ну-ну!.. – бормотал тот. – Не надо. Все хорошо. Хотите порулить?

– Нет! – ответил Макс, вцепившись в его брюки. – Я хочу курить! Я хочу нажраться! Я хочу наконец найти себя! Я хочу писать романы! Я хочу сам решать, кто меня любит, а кто нет, причиняет ли любовь боль или нет! Я хочу целовать женщин, хочу…

– Да, да, Макс, ч-ч-ч… Все будет хорошо. Мы скоро причалим к берегу, добудем сигарет, вина. Ну а насчет женщин… там видно будет.