– В тысяча девятьсот девяносто втором году? Я в этом году родился. Это… занятно. Ну хорошо. Обещаю, что это будет никакое не свидание, а мы просто идем ужинать. С умными женщинами. Все, что от вас требуется, – это иметь наготове пару комплиментов и тем для разговора, из тех, что нравятся женщинам. Думаю, вам, как торговцу книгами, это вполне по силам. Процитируйте там что-нибудь для разнообразия…

– Ну ладно, – сказал Эгаре.

Он быстро перелез через низенькую ограду, сбегал на близлежащий луг и вернулся через несколько минут с пышным букетом полевых цветов.

– Это вместо цитат, – сказал он.

Трех дам в полосатых топах звали Анке, Коринна и Ида. Они оказались немками, всем было за сорок, все любили книги; французский у всех трех оставлял желать много лучшего, и путешествовали они по рекам, чтобы «забыться и забыть», как выразилась Коринна.

– Серьезно? А что именно, если не секрет? Надеюсь, не мужчин? – спросил Макс.

– Не всех. Только одного, – ответила Ида.

На ее веснушчатом лице кинозвезды двадцатых годов на секунду мелькнула улыбка. В глазах, осененных подстриженными под пажа рыжими волосами, одновременно читались боль и надежда.

Анке колдовала над провансальским ризотто. Из крошечного камбуза доносился аромат грибов. Мужчины с Идой и Коринной тем временем сидели на корме «Балу», пили красное вино из трехлитровой коробки и местное оксеруа с «минеральной» нотой.

Жан признался, что понимает немецкий, первый язык всех книготорговцев. Поэтому беседа велась на бойкой смеси двух языков: он отвечал им по-французски, а вопросы задавал на некоем звукоподражательном наречии, отдаленно напоминавшем немецкий.

У него было такое ощущение, как будто он открыл дверь страха, шагнул за порог и с изумлением обнаружил, что перед ним не черная бездна, а другие двери, ведущие в светлые, залитые солнцем коридоры и залы.

Запрокинув голову, он увидел нечто поразительное и глубоко трогательное – небо. Не ограниченное домами, огнями, мачтами, оно нависло прямо над головой, усыпанное звездами, огромными и крохотными, сверкающими и кротко мерцающими, как будто на стеклянную кровлю Земли обрушился звездный ливень.

Зрелище, которого никогда не увидишь в Париже.

А вот и Млечный Путь. Впервые этот разлитый по небу звездный кисель он увидел ребенком. Плотно упакованный в куртку и одеяло, он сидел на одуванчиковом лугу на бретонском побережье и неотрывно часами смотрел на иссиня-черное ночное небо, в то время как родители в очередной раз пытались спасти свой брак на празднике Фест-Ноз[33]в Понт-Авене. Каждый раз, увидев падающую звезду, Эгаре загадывал желание: чтобы Лирабель Бернье и Жоакен Эгаре снова смеялись друг с другом, а не друг над другом. Чтобы они танцевали гавот под волынку, скрипку и бандонеон, а не молча стояли на краю танцевальной площадки, скрестив на груди руки.

Небо все кружилось и кружилось над ним, и маленький Жан в полном восторге жадно всматривался в безбрежную тьму. Ему было хорошо и покойно на дне этой вечной летней ночи.

Тогда, в те минуты, Жан Эгаре понимал все тайны и задачи жизни. В его душе царили покой и гармония.

Он знал, что ничто не кончается. Что всё в жизни взаимосвязано и одно перетекает в другое. Что нет ничего, что он мог бы сделать неправильно.

Повзрослев, так остро он испытал это чувство лишь однажды – когда был с Манон.

В поисках звезд они старались уехать как можно дальше от городов, чтобы найти самое темное место в Провансе. В горах, в окрестностях Со, они обнаружили одинокие хутора, укрывшиеся в каменных воронках, в ущельях и скалах, из расселин которых упрямо пробивался тимьян. Там летнее ночное небо открылось им во всей своей безбрежности, чистоте и глубине.

– Ты знаешь, что мы все – дети звезд? – спросила Манон жарким шепотом, прямо ему в ухо, чтобы не нарушать тишину гор. – Когда много миллиардов лет назад звезды взрывались, шел дождь из железа, серебра, золота и углерода. И сегодня мы носим в себе это железо, эту звездную пыль. В наших митохондриях. Матери передают железо своим детям. И кто знает, Жан, может, в нас с тобой железо одной и той же звезды и мы узнали друг друга по ее свету? Мы искали друг друга… Мы – искатели звезд.

Он посмотрел на небо и подумал: может, еще можно увидеть свет умершей звезды, которая продолжала жить в них?

Они с Манон выбрали себе одну из сверкающих небесных жемчужин. Звезду, которая еще светила, хотя, возможно, давно уже канула в Лету.

– Смерть ничего не значит, Жан. Мы навсегда останемся тем, чем были друг для друга.

Небесные жемчужины отражались в Йонне. Звезды качались, танцевали на воде, каждая сама по себе в своем одиночестве, лишь изредка отвечая лаской на ласки другой звезды, когда волны, сталкиваясь, на мгновение клали одну светящуюся жемчужину на другую.

Эгаре не нашел в небе их с Манон звезду.

Заметив, что Ида наблюдает за ним, он посмотрел на нее.

Это был зрительный контакт не мужчины и женщины, а двух людей, отправившихся в путешествие по рекам, чтобы достичь некой цели. Чтобы найти нечто определенное.

Эгаре видел боль, застывшую в ее глазах. Видел, что она отчаянно пытается подружиться с какой-то новой, «второсортной» реальностью, которая ей пока еще не по вкусу. Она была покинута кем-то или ушла сама, не дожидаясь, когда ее оттолкнут. Человек, который был для нее точкой опоры и ради которого она, по-видимому, многим пожертвовала, все еще лежал на ее облике незримой печатью грусти.

Мы все храним в себе время. Мы храним старые издания покинувших нас людей. Мы и сами – старые издания, под своей оболочкой, под своей кожей, под слоем морщин, под бременем опыта и отзвуками смеха. Там, под этими завалами, мы – те самые, прежние, бывшие. Бывшие дети, бывшие возлюбленные, бывшие дочери.

Здесь, на речных просторах, Ида искала не утешения – она искала себя. Свое место в этой новой, неизвестной, пока еще «второсортной» реальности. Для себя одной.

«А ты? – вопрошали ее глаза. – А ты, чужеземец?»

Эгаре знал только, что он хочет к Манон, чтобы попросить у нее прощения за свое глупое тщеславие.

– Мне не нужна была никакая свобода, – сказала вдруг Ида. – У меня не было никакого желания строить какую-то новую жизнь. Меня все вполне устраивало. Может, я не любила своего мужа так, как об этом пишут в книгах. Но это было неплохо. «Неплохо» – это уже хорошо. Этого достаточно, чтобы остаться. Чтобы не лгать. Чтобы ни о чем не жалеть. Нет, я не жалею о ней, об этой своей маленькой любви…

Анке и Коринна ласково смотрели на подругу.

– Это что, твой ответ на мой вопрос, который я тебе задала позавчера? – спросил Коринна. – Почему ты не ушла от него раньше, ведь он никогда не был твоей большой любовью?