Иной была она. Смотрела ровно в глаза, не улыбаясь и не хмурясь, так величаво держа осанку широких плеч, так достойно сохраняя молчание, что Игнат замирал перед этой женщиной.

Коса у неё была широкая, чёрная. И когда шла она по деревне с вёдрами на коромысле, так степенно она шла, что коса как лежала между лопаток крепкой спины, так и лежала, не колыхалась даже.

Была в Татьяне какая-то заколдованность, замороженность, которая отпугивала от неё парней. А Игната она-то и тянула, каменность эта. Но самое главное было в её голосе. Татьяна мало говорила. Но она пела.

Голос её в жизни был густой, низкий, не женский даже. Но иногда на сходках, на вечёрках, когда собиралась молодёжь у клуба, девки, напевшись частушек, начинали уговаривать: «Тань, спой. Спой, Татьян!» Вот тогда, не сразу, помолчав, дождавшись, чтобы и все вокруг смолкли, Татьяна запевала. И тот, певческий её голос был иной.

Широкий, тёплый, перетекающий от звука к звуку, он лился по-над деревней, то взлетая, то опускаясь, охватывая всё и всех вокруг. И песни она пела широкие, обо всей земле. Запевая, Татьяна менялась: широко распахивались тёмные глаза, косу она перекидывала из-за плеча наперёд, на грудь, бралась за неё крепкими руками. Так, сжав косу в руках, стояла всю песню, иногда, на высоких нотах, вытягиваясь всем телом вперёд, куда-то вдаль. И столько любви было в её голосе, ко всему-всему: и к этой земле, и к этому воздуху… Много любви.

Певица такая была тогда, Зыкина Людмила. Вот её песни и пела Татьяна на тех вечерах. Больше всего теперь вспоминалась ему, Игнату, та песня, где слова… такие ещё, душевные:

Гляжу в озёра синие,

В полях ромашки рву,

Зову тебя Россиею,

Единственной зову…

Её часто просили спеть «про озёра». И она пела.

Игнат как встал посреди деревни на дороге, задумавшись, так и стоял теперь. Опомнился, встрепенулся, пошёл дальше. Он до Тишки хотел дойти, да по пути передумал, свернул на слободку, к пруду. Прошёл на мостки, сел, свесив ноги. Потом совсем лёг на тёплые доски и долго лежал, закинув руки за голову и глядя в светлое сентябрьское небо.

«Какая она всё же была, когда пела…»

* * *

К вечеру только воротилась Туличиха домой. И то сказать, тачку таскала туды-сюды, потом в контору пойди дойди… У телефона, опять же, очередь. Отзвонилась дачным хозяевам, сообщила о краже.

В избе пахло горячей едой, Игнат только поужинал. Топилась, потрескивая, печь. Мерно капали капли в раковину под рукомойником. Татьяна подошла, поправила штырёк, чтоб не подтекал.

– Ты козам корм задал?

– Да задал уже. Не беспокойся. И пса покормил.

Игнат сидел у телевизора и смотрел музыкальную передачу. Он её всегда смотрел, очень песни любил. А в этой передаче как раз народные песни пели, и советские ещё. Вроде конкурса, разные люди выступали.

Она подвинула стул, тоже села смотреть. Мужик пел, потом какая-то разряженная девица… Пели плохо. Туличиха задумалась о своём…

И вдруг девичий тонкий голосок затянул «Озёра».

В экране на сцене стояла девчушка, девочка совсем. И старательно, с серьёзным лицом, очень чисто, протяжно пела:

Гляжу в озёра синие,

В полях ромашки рву,

Зову тебя Россиею,

Единственной зову…

Туличиха сидела сзади Игната и видела, как у того спина выпрямилась, шея вытянулась. Она не видела его лица.

Спроси, переспроси меня —

Милее нет земли…

Меня здесь русским именем

Когда-то нарекли…

– Дура! – крикнула Туличиха.

Вскочила и пошла вон из избы.

Она дошла до калитки, вышла с участка, двинулась куда-то в темноту и тут уже почувствовала под ногами холод осенней мокрой травы. Тапочки-то не надела… Вернулась к забору, села на лавку, поджала ноги.

Когда она перестала петь?

«Да когда-когда… Когда-то вот перестала. Разве упомнишь. И косу обрезала, не помню когда. Наверное, когда второго, Димку, родила… А может, раньше. Не упомню…»

Туличиха зябко поёжилась. Всё же сентябрь уже, ночи холодные.

«Нет, не помню… Это только в сериалах, в телевизоре, случится что-то, вот девка и режет себе волосы с горя. А в жизни не так, в жизни всё само собой течёт, незаметно. Пела, пела… и перестала».

Она сидела и смотрела в чёрное небо над головой. Там были звёзды. Некоторые светили ровно, а некоторые мигали. Одна была крупная, красноватая, кажется. Туличиха прищурилась: да, красноватая. Она повернула голову чуть набок, разглядела ковш Медведицы. Давно ещё Игнат ей его показывал. Стояли они тогда зимой на дороге, он её всё под локоть поддерживал, ледяная дорога была, светилась прямо под луной. А у неё сапожки скользкие были. Вот и поддерживал… они ещё не женаты были. Или женаты уже…

Туличиха смотрела вверх, и что-то тяжёлое, невыносимое поднималось и ворочалось в её душе. Настолько тяжёлое, что её даже замутило. Это тяжёлое затягивало, забирало её. Такое уже бывало с ней, иногда, раньше. И всегда казалось, что ещё чуть потерпеть, и распахнётся, и станет легко. И там будет счастье. Как у всех. Но ни разу не смогла она перешагнуть эту тяжесть рождавшегося чувства.

Туличиха встала и пошла в калитку. Как-то странно махнула рукой… и пошла.

А следующий день опять был солнечный, яркий.

Интерлюдия. Гроза

Сегодня я ездила по осенним спокойным лугам, полёгшим, утихшим уже. И солнце перекликалось с быстрыми облаками, и ветер гулял… Проезжала маленькие деревни, в десять-пятнадцать домов, где жители-муравьи, радуясь зыбкому припёку, всё собирают свои урожаи – картохи, тыквы, моркови.

А вдруг найдёт туча, и лес посерьёзнеет, затихнет, а потом загудит по-взрослому, гулко, всеми осинами! И притихнут жители-муравьи, взглянут в небо, бабы побегут сымать бельё с верёвок. Не-е, шутит гроза пока, минет туча, пока минет, солнце снова выльется в поле – возитесь, собирайте…

Осенью грозу не жалуют. Ни к чему она теперь, солнышка бы, напоследок.

Другое дело летняя гроза. Первую грозу ждёшь, как радостное событие в жизни. Вроде и не думаешь об этом, своими делами в огороде занят, а громыхнёт что-то глухо – разогнёшься, вслушаешься: может, гром? Заглядишься в сторону горизонта, может, вот то кустистое облако? Может, дорастёт оно до тучи?

Но всё нет её. Или совсем стороной проходит, или невнятно, краем зацепит. Сбрызнет деревню да минет. Так что и не считается такое.

И вот, когда уже