Я уже говорил, что лучшая земля концентрировалась в хозяйствах, ведущихся на началах издольной аренды, и принадлежала знати или церковным институтам; за тридцать лет она почти ни разу не фигурирует в покупках и продажах. Но земля, которая представлена на изучаемом нами рынке, — это чрезвычайно раздробленные крестьянские наделы, в кадастрах XVIII в. причисляемые к 3‐й и 4‐й категориям[81].

Впрочем, если мы обратимся к описям, бывшим в ходу в XVII в., окажется, что различие между пятью уровнями оценки составляет ±25 %[82]. При всем том учет проводился только частично и охватывал исключительно аллоды, и, как следствие, ощущение единообразия может быть ошибочным. Не подлежит сомнению, однако, что чрезмерное удаление фискальной базы от реальности привело бы к тяжелым последствиям внутри общины, неприятным образом затронув земли как лучшего, так и худшего качества, что вызвало бы трения и протесты.

Хотя вопрос о надежности оценки сложный, по существу она близка к уровню середины XVII столетия, как показывает кадастр Витторио Амедео II.

Цели этой переписи были амбициозными: ей предстояло не только привести к перераспределению земли внутри каждой коммуны, но и дать возможность общего сравнения рентабельности аграрного производства по всему государству. Собственно, распределение кадастровых оценок в Сантене, по-видимому, подтверждает очень слабое колебание вокруг одной вероятной цифры, поскольку подавляющее большинство крестьянских земель (на которых основан вышеприведенный график) относится к 3‐й и 4‐й категориям, то есть вписывается в узкий диапазон фискальных значений. Однако приближенные цифры кадастра на практике соответствуют сильно различавшимся рыночным ценам.

Амедеево Перераспределение интересует нас также в контексте другой проблемы: спора, возникшего между специалистами, проводившими измерения, относительно оценки доходности, на которой основывалась опись. На протяжении тридцати лет, когда происходил сбор данных, использовались три типа оценки. Сначала (в 1698–1711 гг.) землемеры выявляли средний доход за десятилетие в каждой местности; затем (с 1716 г.) запрашивали экспертов, чтобы внести поправки; наконец (с 1718 г.) просматривали все зарегистрированные контракты купли-продажи за 1680–1690 и 1700–1717 гг. Результат сочетания трех способов был обескураживающим: расхождения оказались настолько глубокими и, по всей видимости, настолько необъяснимыми, что в конце концов пришлось вернуться к первому варианту: непосредственным измерениям, сделанным (хотя и согласно достаточно произвольным критериям) землемерами, отказавшимися от попыток уточнить эти измерения с помощью данных, собранных впоследствии[83].

Особый интерес, на мой взгляд, представляет проделанный тогда обзор контрактов купли-продажи: очевидно, это были очень разнородные источники, а слишком краткие описания конкретных условий заключения каждого контракта нуждались бы в подробном анализе отдельных случаев, затруднительном ввиду множества коммун[84]. Но, вероятно, в кажущейся произвольности назначаемых цен, в беспорядочных колебаниях денежной стоимости сделок было нечто вовсе непостижимое. Не будучи в состоянии оценить оборот раздробленных и неплодородных земель в сравнении с более динамичным рынком городских земель или территорий, консолидированных и управляемых в рамках экономической логики максимального прироста, землемеры в своей скороспелой рыночной психологии не находили объяснения произвольным колебаниям цен. Они не смогли открыть подлинных законов функционирования земельного рынка и выдвигали абстрактный тезис о свободном и саморегулирующемся обороте. Мы еще увидим, к каким последствиям это привело применительно к оценке стоимости земли и к дальнейшим судьбам фондового рынка. Пока что нам достаточно заметить, что наше изумление перед скачками цен, реально фигурирующих при сделках с землей, разделялось, возможно, и специалистами герцога Савойского.

Итак, что-то влияло на цены, и не лишено вероятности предположение, что возмущавший спокойствие элемент следует искать в сложной социальной действительности, стоящей за рынком. Родство, соседство, дружба, клиентские связи, благотворительность оказывали влияние на стоимость; общественная солидарность и конфликты играли главную роль не столько в заключении сделок, сколько в установлении цены. Но в каком направлении они действовали?

7. Мы будем отталкиваться от предложенной Карлом Поланьи классификации типов экономики на основании преобладающих форм интеграции, то есть в зависимости от того, какие институционализирующие тенденции связывают воедино элементы экономического процесса. Речь идет о том, чтобы не изолировать экономику, а поместить ее в рамки отношений, складывающихся между материальным движением благ и культурно-политической сферой, а также социальными связями в целом[85].

По-видимому, в эти годы в Сантене обменные сделки носили зачастую инструментальный характер: перетекание материальных благ, особенно оборот земли, санкционирует социальные отношения и определяется ими.

Это двустороннее движение, основанное на обоюдной выгоде, подлежит рассмотрению. Использование понятия обоюдности позволит нам избежать подхода к сделкам как к равноценному обмену, выражавшему отношения между равными. Обоюдность, действующая на земельном рынке, показывает нам, напротив, что нормой были отклонения от равного обмена, и именно благодаря этим отклонениям мы можем понять связь между обоюдностью, социальными отношениями и материальными обстоятельствами.

Маршалл Салинз предложил различать типы обоюдности по способу, запускающему обмен, по характеру компенсации, по количественному соотношению между обмениваемыми благами и по времени, которое протекает от начала обмена до компенсации[86].

При использовании данной типологии в случае обмена одним-единственным благом возникает риск исказить его характер, учитывая, что все материальное взаимодействие сантенцев сводилось к передаче земель. Впрочем, пусть и с этой оговоркой, применение упрощенной схемы позволит все же обнаружить механизмы, благодаря которым социальная дистанция между участниками обмена обуславливала сам процесс обмена: дистанция в степени родства и дистанция в иерархии социальных страт определяют форму обоюдности, заложенную в обороте земли на рынке.

Можно было бы предположить, что уровень цен имеет тенденцию постепенно меняться по мере удаления от уз близкого родства к более далеким родственникам, к соседям по месту жительства, но не родным, чужим. От универсальной обоюдности родственных отношений, то есть от сделок, строящихся по меньшей мере отчасти на помощи и солидарности, совершается переход к транзакциям с уравновешенной обоюдностью, предусматривающим одновременный обмен равноценными благами, и, наконец, к отрицательной обоюдности, агрессивному типу обмена, при котором в отношения вступают, чтобы получить нечто в обмен на нечто очень малое или ничтожное.

Итак, если мы примем определения обоюдности, предложенные Салинзом, то можем допустить, что изменение ее типов отразится и на особенностях сделок: рассуждая отвлеченно, мы приходим к выводу, что эти изменения можно представить в виде шкалы цен, растущих по мере удаления от уз близкого родства[87].

Хотя тенденция, наблюдавшаяся в Сантене, по-своему подтверждает важность социальных связей контрагентов при установлении цены, она неожиданно демонстрирует обратную картину: цены понижаются по мере того, как родство между участниками сделок становится более удаленным.

8. Итак, мы имеем дело с быстрым оборотом земли на рынке, с чрезвычайно раздробленными и относительно однотипными участками, с отсутствием формальных юридических препятствий для передачи собственности: эти элементы, указывающие на обезличенность рынка и предполагающие некоторое единообразие цен, сопровождаются сильным разбросом